Н чернышевский и его представления о государстве. Исторические взгляды н.г

Восстанавливая светлое имя

Год примерно тому назад, мониторя просторы Интернета, не появилось ли чего новенького о жизни и творчестве нашего великого земляка Алексея Суворина, судьба которого меня захватила еще в 90-е годы прошлого века, я натолкнулся на книгу кандидата исторических наук Любови Петровны Макашиной «Вокруг А.С.Суворина. Опыт литературно-политической биографии», вышедшей в Екатеринбурге в 1999 году. С помощью коллег из вуза, где она сейчас преподает, узнал её адрес. Предложил обмен книгами. Послал ей вышедшие в Воронеже с моим участием «Телохранитель России. Воспоминания современников об А. С. Суворине» и сборник произведений Суворина с предисловием Марины Ганичевой «Очерки картинки».

А вскоре и она прислала свою книгу. В сопроводительном письме Любовь Петровна написала: «Когда я увидела дату издания «Телохранитель России», я восторженно ахнула: мы в одно время интересовались и занимались одним делом - восстановлением светлой памяти А.С.Суворина. Какая жалость, что мы не знали друг друга в этот период! Надеюсь, что Ваши книги стали пособием для студентов Воронежского университета. В УРГУ имя Суворина по-прежнему под запретом».

Я не стал разочаровывать Любовь Петровну на счет ВГУ. Помнится, совсем недавно учитель жизни целого поколения воронежских журналистов Лев Ефремович Кройчик уверял, что Чехов отвернулся от Суворина после дела Дрейфуса. И якобы антисемитизм Суворина стал причиной разрыва. В отличие от Макашиной, у Кройчика, как и у его предшественника Динерштейна, не было ни желания, ни стимула разобраться в сути отношений двух великих людей России. Боюсь, что задача у них одна - всячески тормозить процесс актуализации творческого наследия великого русского журналиста, издателя, общественного деятеля и политического мыслителя.

Но не им, а новому поколению думающих молодых людей, в том числе журналистам, адресуются эта публикация одной из глав из книги Л. Макашиной. Написанная в 1999 году, книга читается на одном дыхании и заставляет о многом задуматься.

1. ВЗГЛЯДЫ НА ЖУРНАЛИСТИКУ

Отношения между Чеховым и А.С. Сувориным -

это не обывательское знакомство и даже не простая дружба двух писателей - это уже в некотором роде, «теория рус­ской литературы». Суворин - важная страница в жизни Чехова. Чехов - светлая страница в биографии Суворина.

А.Амфитеатров,

Cave di Lavogna, 25.09.1909 .

Дружба Чехова и Суворина начиналась и разворачива­лась в период творческого подъема как одного так и друго­го, - во второй половине восьмидесятых годов прошлого века. «Новое время» уже давно зарекомендовало себя как широко информированная, влиятельная в правительствен­ных и общественных кругах газета. Основной костяк авто­ров и сотрудников газеты складывался в тот же период - А.Амфитеатров,

Иг. Потапенко, А.Столыпин, Н.Глинка, Н.Энгельгардт, В.Буренин.

Суворин в этот период был одер­жим техническим перевооружением типографии и всего из­дательского дела. Обустраивалась типографская школа при издательстве. Известный театральный критик и драматург Суворин готовился претворить в жизнь планы о собствен­ном театре - с собственной антрепризой и им самим подо­бранным репертуаром. Чехов в этот период известен как ав­тор смешных водевилей и юмористических рассказов - пло­довитый, подающий надежды писатель. И тот, и другой сто­яли на пороге новой фазы своего творчества.

Из всех предыдущих лет год 1886 стал для Чехова самым плодотворным. Было написано и опубликовано в юмористи­ческом журнале «Осколки» Лейкина более ста рассказов. Но стиль сотрудничества с Лейкиным, его непременное условие «пошутить в сто строк» - стало сковывать входящего в новую фазу творчества Чехова. Он еще не знал, какую, но - новую. Сотрудничество с «Петербургской газетой» Гейдебурова не­сколько больше отвечало духу требований Чехова, однако и эта газета сковывала автора жесткими требованиями сроков сдачи материала в газету. Писатель хотел еще поработать над стилем, образами, а редакция требовала: «В номер!». По-дру­гому стали складываться отношения Чехова с «Новым време­нем» и Сувориным.

Они познакомились в апреле 1886 года. Суворин, очаро­ванный человеческим обаянием Чехова, предложил сотрудни­чество без всяких условий. Интуиция издателя не подвела, впро­чем, как всегда. За два месяца Чехов написал и опубликовал в «Новом времени» больше, чем связанный контрактными обя­зательствами. Это были лучшие рассказы «раннего» Чехова: «Враги», «Панихида», «Агафья», «Кошмар», «Святая ночь»... Результат был неожидан для самого автора: «Пятью рассказа­ми, помещенными в «Новом времени», я поднял в Питере пе­реполох, от которого угорел, как от чада». Первый рассказ был «Панихида». За него Чехов получил гонорар 75 рублей, ровно столько, сколько Лейкин платил в «Осколках» за месяц, за четыре рассказа. Чехов боялся, что далее условия работы переменятся, и писал об этом Суворину: «Я радуюсь, что условиями моего сотрудничества вы не поставили сроч­ность моей работы. Где срочность - там спешка и ощущение тяжести на шее (...). Назначенного вами гонорара для меня впол­не достаточно» (письмо от 21 февраля 1886 г.). Спустя не­которое время Суворин предложил Чехову собрать опублико­ванные в субботних приложениях «Нового времени» рассказы и издать их отдельной книжкой. К марту таких рассказов на­бралось 13, к ним Чехов добавил три рассказа, опубликован­ные в «Петербургской газете» и назвал свою первую книжку «В сумерках». Спустя два года книжка получила высшую для русского беллетриста награду - ежегодную Пушкинскую пре­мию. Благодаря публикациям в «Новом времени» писатель был замечен серьезной критикой из толстых журналов, не обращав­шей внимание на легковесное чтиво развлекательных бульвар­ных журналов «Будильник» и «Осколки». Литературный обозреватель «Нового времени» В.Буренин прямо писал об этом: «Господина Чехова заметили заметили...(...) А ведь и прежде можно было заметить: он давал под разными псевдонимами такие же талантливые и живые вещи, какие дает и теперь. Причина, заставившая и заставляющая до сих пор критику «толстых журналов» игнорировать талант молодого беллетриста, заклю­чимся, кажется, в том, что произведения Чехова вообще чуж­ды всяких приходско-журнальных тенденций и в большинстве обнаруживают вполне свободное отношение автора к делу ис­кусства, в большинстве руководствуются только одним направ­лением, тем, какого требует художественная правда» (Новое прими, 1887, 25 сентября).

Первая книга Чехова «В сумерках» выдержала 12 изда­ний за период 1887-89 годов. Вне всякого сомнения, кроме зас­луги автора в этом есть и заслуга издательства «Новое время».

Впервые в жизни Чехов почувствовал себя обласканным, обожаемым, этаким баловнем судьбы. У него стало проходить чувство неудовлетворенности от спешки и неотделанности произведений, впервые, благодаря Суворину, он испытал удо­вольствие от работы со словом.

Лейтмотивом следующего года стала работа над первым крупным по форме произведением - повестью «Степь». Полу­ченный от Суворина гонорар позволил на время забыть о зара­ботке на хлеб насущный и сосредоточиться на большом про­изведении. Повесть была отдана для публикации в журнал «Северный вестник». Первым рецензентом повести стал В. Буренин из «Нового времени». В.Буренин увидел в Чехове про­должателя русской литературной традиции, в описаниях при­роды Чехов соперничает, по мнению рецензента, с Тургеневым. Чехову был присвоен титул - «самый выдающийся моло­дой литератор современности». Буренин открыл полемику о художественном методе Чехова. Имя Чехова стало модным. А писатель, наперекор моде, задумал испробовать себя в доку­ментальном жанре.

Интерес Чехова к Сахалину был вызван двумя фактора­ми. Во-первых, в Москве намечалось проведение международ­ного симпозиума специалистов-тюрьмоведов и официальная печать обсуждала это событие. Другим поводом явилась хо­дившая в тайных списках рукопись американского журналис­та Ж. Кеннана о состоянии сибирских тюрем в России. Ее чте­ние, а не только перепечатка, были запрещены специальным цензурным указом. Многие русские интеллигенты, прочитав­шие рукописный список, желали бы составить собственное мнение об обсуждаемом предмете. Но не все смогли. А.П.Че­хову и В.М.Дорошевичу это удалось.

Предпринятое Чеховым путешествие вряд ли бы удалось без материальной и организационной поддержки Суворина. Судя по переписке 1889-90 годов, Суворин вдохновлял писате­ля, организовывал ему теплые приемы интеллигенции и адми­нистрации городов, где писатель останавливался, высылай деньги на расходы. Благодаря авторитету «Нового времени», Чехов, как корреспондент газеты, был допущен в закрытые для общественного мнения места на острове Сахалин. Разумеется, авторитет таланта Чехова открывал ему многие двери, но только не епархии министерства внутренних дел. Талантов в России много, но когда и кто же из чиновников ценил это? Чехов при­знавал в письмах и немногих дневниковых записях, что авто­ритет газеты помогал ему в работе.

Но прежде чем решиться на такую ответственную исследовательскую и публицистическую деятельность, Чехов опро­бовал себя в качестве газетного «передовика». Известно не­сколько его небольших статей в газете «Новое время». Чехов был недоволен своим газетным опытом и первоначально не захотел включить статьи в собрание сочинений. Публицисти­ческим дебютом стала статья «Московские лицемеры» (Новое время, 1888, 9 окт.). В сопроводительном письме Суворину Чехов писал: «Я, Алексей Сергеевич, осерчал и попробовал нацарапать статейку для первой страницы. Не сгодится ли?»(письмо от 7 окт. 1888 г.). После опубликования констатировал: «Рад, что моя передовая сгодилась» (письмо от 10 окт.). «Ста­тейка» была посвящена решению московской думы, отменив­шей свое же решение о запрете торговли по воскресным дням.

Автор издевался над купцами, вроде Ланина, который говорил на заседаниях Думы, что поставит за прилавок детей, жену, и освободит наемных приказчиков и будет торговать с одной лишь целью - пополнить городскую казну. Материал Чехова, видимо, задел за живое своего адресата. Купец и фабрикант i I 11.Линии, издающий к тому же свою газету «Русский курьер», поместил в двух номерах ответный материал с характер­ным заголовком «Облыжные публицисты» (11,12 окт.). Выступление «Нового времени» было названо неприличным. Но зато газета «Новости дня» одобрила статью Чехова, а закон московской Думы назвала «специальной московской глупостью» Резонанс от выступления Чехова был приличный, и в конце октября московская дума вновь пересмотрела свое ре­шение, но уже в пользу приказчиков.

Лучшие журналистские качества проявил Чехов в своей передовице: оперативность, злободневность, действенность. Заседание думы состоялось 4-5 октября. Решение о запрете торговли вынесено 7 октября. В этот же день отослан материал в газету, опубликован - 9, полемика разразилась в прессе 10- 15 октября, а 29 уже отменено старое и принято новое реше­ние Думой. О приказчиках сочувственно писать было не принято. Но кто же, как не Чехов, сын приказчика, мог лучше зас­тупиться за это городское сословие? Материал имел благоприятный резонанс, и какой бы журналист не гордился бы таким попаданием в цель? Только не Чехов.

Почему Чехов называл этот свой материал публицисти­ческим дебютом? Разве в «Осколках» под рубрикой «Осколки московской жизни (1883-85) он не комментировал подобные события? Среди 51 «осколка» нечто подобное по проблемати­ке нашлось. Но не по тону, не по уровню авторского осмысле­ния, ярко выраженной позиции обличителя и защитника. В «Осколках» ерничал, вышучивал, а в «Новом времени» писал серьезно и эмоционально: «Не лицемерие ли защищать торговлю по праздникам, говорить о церкви? Не лицемерие ли, защищая свой хозяйский карман, называть себя приказчиком и говорить как бы от имении приказчиков? Не лицемерие ли пу­гать миллионными убытками или антагонизмом приказчиков и хозяев?». А в «Осколках» интонация - ироническая, ни к кому конкретно не обращенная - так, игра ума, игра слов: «Н.П.Ланину не верили, что он настоящий редактор «Русского курье­ра» и что он умеет писать. Собственно говоря, вопрос об уме­нии Николая Петровича мало мучил публику... Но г. Ланин, че­ловек нервный, мнительный и подозрительный. Ему кажется, что весь мир, начиная с его второстепенных, не посвященных в редакционные тайны сотрудников, тяжелых и малоспособ­ных людей, и кончая солдатом на Сретенской каланче, ядови­то глядят на него, показывают пальцем: не надуешь!» (9 июня 1884 г.). В «Осколках» автор не обращается прямо к Ланину, а в «Новом времени» резко бросает обвинение в лицо: «Уж вои­стину браво! Только бравые и очень «храбрые» люди могут говорить публично и не краснея такой вздор!»

В суворинской газете Чехов опубликовал десять публи­цистических статей разного качества. Любопытным примером является статья «Фокусники». Поводом для ее написания яви­лась брошюра К.А. Тимирязева о состоянии московского зоо­логического сада. Тимирязев был сотрудником журнала «Рус­ская мысль» и ряда газет, но не мог убедить редакторов под­держать его в борьбе против московского профессора Богда­нова и выпустил брошюру «Пародия науки» на свои деньги. Чехов прочитал ее случайно, находясь на даче в Бегимове. Сроч­но выехал в Москву, посетил зоосад, пересмотрел Дневники наблюдений зоосада, которые фиксировали действительно па­родийные для ученого журнала факты: кто дразнил зверей, кто сорвал цветов, кто поругался с билитершей... Вонь, грязь, го­лодные звери и отсутствие ученых-зоологов. Цитаты из бро­шюры академика-физиолога, касающиеся научных аспектов, Чехов дополнил яркими личными наблюдениями. Полнота кар­тины получилась убийственная! Но результат от публицисти­ческого выступления - противоположный ожидаемому. Льсти­вые коллеги Богданова, в чьем ведении был зоосад, на очеред­ном академическом заседании уверили его в полном своем не­согласии с газетой, лабораторию, вместо того, чтобы улучшить, закрыли совсем, ученого Тимирязева уволили из Петровской академии. Опыта борьбы с корпоративностью у Чехова не было. Писательский опыт для этого не годился.

Публицистике Чехова свойственны лаконичные, но емкие обобщения или замечания по важным вопросам российской жизни. Обычно Чехов-новеллист, рассказчик, драматург от сво­его имени этого не делал. Несколько примеров обличений. О лени: «В наше больное время, когда европейскими обществами обуяла лень, скука жизни и неверие, когда всюду в странной вза­имной комбинации царят нелюбовь к жизни, страх смерти, ког­да лучшие Люди сидят, сложа руки, оправдывая свою лень и свой разврат отсутствием определенной цели в жизни, подвижники нужны как солнце» . О взяточничестве, нищенстве, незаслу­женных наградах: «...русский человек относится одинаково бес­печно как к чужой, так и к своей собственности: он зря берет и в то же время зря дает. Уличное нищенство - это только маленькая частность большого общего. Нужно бороться не с ним, ас про­изводящею причиною, когда общество во всех своих слоях сверху донизу, научится уважать чужой труд и чужую копейку, нищенство уличное, домашнее и всякое другое исчезает само собой» (ст. «Наше нищенство», 1888,4 дек.). О русской жизни: «Русская жизнь бьет русского человека так, что мокрого места не остается, бьет на манер 1 ООО-пудового камня. В Западной Европе люди пропадают оттого, что жить душно, а у нас оттого, что жить просторно; простора так много, что маленькому чело­веку нет сил ориентироваться» (письмо к Григоровичу, 1888, 5 февр.) Или: «На Руси не редкость, что сапоги тачает пиро­жник, а пироги печет сапожник. Ведь случалось же у нас, что учебными округами управляли врачи и бывшие прокуроры, а в окружных судах председательствовали естественники и бота­нику преподавали словесники» (ст. «Фокусники», 1891,9 окт.).

Определенную часть вины за то, что «маленькому чело­веку нет сил ориентироваться», А.П.Чехов возлагал на прессу. «Наши газеты, - писал он, - разделяются на два лагеря - одни из них пугают публику передовыми статьями, другие - романа­ми...Страшна фабула, страшны лица, страшна логика и син­таксис, но знание жизни еще страшней» .

Недобросовестность и претенциозность бездарного буль­варного журналиста показана Чеховым в рассказе «Сон ре­портера». Психологические черты, присущие герою рассказа, подмеченные писателем, характерны для людей подобного типа всех времен и народов. Неопрятный, полуголодный, прими­тивный, готовый пресмыкаться за копейку перед кем-угодно и когда-угодно, репортеришко проспал званый ужин, о котором должен был написать отчет. Он противен в своих мечтаниях об этом ужине, но еще более мерзок в своей лени и професси­ональной недобросовестности, когда принес редактору материал со своими впечатлениями о рауте. И безумно гадок и сме­шон, когда обижается на реплику редактора, что работа могла быть и лучше, ибо обижается он на то, что в нем не заметили «истинный талант». Портрет своего «героя» Чехов создал не описательно, а лексикой персонажа, она убога и вульгарна.

Профессии газетчика и прессе Чехов посвятил немало строк. Наиболее известными стали «Мысли читателя газет и журналов», «Прощение» и др. Лестных слов в адрес журнали­ста у Чехова вряд ли найдешь. Это можно объяснить не только особенностью миросозерцания юмориста, но и состоянием газетно-журнального мира в период бурной капитализации прессы. Чехов очень долго смотрел на журналистику только как на способ заработать на жизнь. В «лейкинский» период его девизом было «развлекай!», в суворинский стало - «развле­кая, поучай!».

Предназначение журналистики по Суворину было иным. Как известно, Суворин понимал прессу как выразительницу национального самосознания, как источник формирования массового поведения людей, как буфер между властью и мас­сами. Имея разные взгляды на прессу в начале дружбы, они и через 15 лет близких личных отношений смотрели на журналистику по-разному, но позиции того и другого смягчились, видоизменились под давлением обстоятельств и, конечно, вза­имного влияния.

В феврале 1888 года Чехов окончательно решил ограни­чить свое сотрудничество с газетами только «Новым време­нам». Врагу Александру так прямо и написал: «Буду изредка пописывать Суворину, а остальное, вероятно, похерю» . Это решение еще более укрепилось после отпуска, проведенного Чеховым на даче Суворина в Феодосии. Оба потом вспоминали, что они с утра до ночи говорили, говорили, говорили, не могли «насытиться» друг другом. Делясь своими летними впечатлениями с братом, Чехов описывал свое состояние как оча­рование глубоким человеком, а себя сравнивал с «говориль­ной машиной». Вот тогда, по-видимому, и появился у Чехова «Зуд» попробовать себя в публицистике, видимо, он проникся суворинскими идеями «воспитания общества в определенном патриотическом духе». Более того, Чехов советовал брату Алек­сандру, выпускнику математического факультета Московско­го университета, попробовать сотрудничать с Сувориным. Из­датель обещал Александру зарплату в 6 тысяч рублей в год, по 500 рублей ежемесячно, то есть на 150 рублей больше, чем маститому, известному журналисту Василию Розанову... Ан­тон писал Александру в шутливой форме, но оценка газеты была серьезная: «В добросовестных, чверезых, самостоятель­но мыслящих работниках весьма нуждаются. (...) Чем раньше ты покажешь свой взгляд, каков бы он ни был, чем прямее и смелее будешь высказываться, тем ближе будешь к настоящему делу и к 6 тысячам жалованья» (Письмо от 11 сент. 1888 г).

Александр внял совету брата и был принят на зарплату мастера, сам будучи учеником подмастерья. Конечно, это был шаг Суворина к завоеванию Антона, а брат лишь был ступе­нью на этом пути.

Суворин умел «делать журналистов под себя», как об этом красноречиво и много рассказывал сотрудник «Нового време­ни» Снесарев в книге «Миражи «Нового времени» и «соблазненные младенцы». В случае с братьями Чеховыми его опыт дал сбой. Талант одного из них оказался сильнее суворинских способностей, бесталанность другого не стоила того, чтобы работать с ним по-особому. Однажды Суворин вызвал к себе Александра и попросил придумать себе ряд псевдонимов, что­бы...не компрометировать имя талантливого беллетриста. Ос­корбленный Александр срочно пожаловался брату. Тот легко­мысленно заявил, что не заботится о бессмертии фамилии и ее непорочной репутации, пусть как хочет, так и подписывается. Александр все же послушался издателя, и в скором времени на страницах газеты появилась новая фамилия - А.Седой, псев­доним Александра Чехова. Выдающегося публициста из него не получилось, «потери» издателя, выплачивающего повышен­ную зарплату за заурядную работу восполнял, видимо, Антон. Вот тогда в газете и появились передовицы Антона Павловича Чехова: «Московские лицемеры», «Наше нищенство», «Н.М. Пржевальский» и др. Суворин предложил Антону Павловичу стать по­стоянным сотрудником. Но тот категорически отказался: «В ка­честве хорошего знакомого я буду вертеться при газете, (...) но встать в газете прочно не решусь ни за какие тысячи, хоть вы меня зарежьте» (письмо Суворину, авг. 1888 г.).

В последующие годы 1890-1893 гг. Чехов еще несколько раз обращался к документальным, небеллетристическим жан­рам в газете. Но всякий раз оставался собой недоволен, о чем красноречиво говорит его переписка с друзьями. Так в письме к драматургу и издателю В.А.Тихонову он жаловался: «Газет­ный язык мне никогда не давался» (7 марта 1889 г.). В письме Суворину: «Я - не журналист!» (24 февраля 1893 г.). Коллеге В.Н. Аргутинскому-Долгорукову: «Пишу я только беллетрис­тику, все же остальное - чуждо или недоступно мне» (20 мая 1899 г.). В письме к А.М.Горькому: «Я не умею писать ничего, кроме беллетристики» (15 февраля 1900 г.).

Подготавливая тексты для собрания сочинений, Чехов в первые тома включил свои публикации из бульварных юмори­стических журналов, не стыдясь остроумных пародий на рек­ламу в 1-2 строчки, пародий на заголовки. Любовно собраны вместе шуточные объявления, подписи под карикатурами, разумеется, более крупные формы - язвительные комментарии событий московской жизни под рубрикой «Осколки московской жизни». Основа «осколков» - документальная, казалось бы, материалы этого жанра вполне могли бы отвечать требованиям сатирического жанра «фельетон», за маленьким вычетом: автор не делал никаких социально-политических выводов из юмористической или сатирической ситуации. Он никого в них не поучал. И это, видимо, было принципиально для зрелого Чехова. Когда он начал систематизировать свое творчество, он отдельно отложил публицистику - и раннюю и последующую, 90-x годов, - в сторону, как бы сомневаясь, а не стоит ли это считать творчеством. Тем не менее, потом статьи из «Нового времени», путевые заметки «По Сибири» и очерки «Остров Сахалин» заняли целый том собраний сочинений и, разумеет­ся, являются неотъемлемой частью чеховского наследия, ори­гинальной стороной его дарования и в то же время докумен­тальными свидетельствами понимания своей эпохи автором. Как ни скуп Чехов на авторские оценки, как ни закамуфлирована в них авторская позиция, они тем не менее есть. Этим и интересен этот цикл работ Чехова.

Путевые заметки «По Сибири» вызвали положительный резонанс общественности. О них тепло отозвался художник И.Репин, издатель В.Тихонов, журналист С.Филиппов и др. Их перепечатывали сибирские газеты и комментировали. Но это­го было недостаточно, чтобы сам автор начал обольщаться на свой счет. На рукописной тетрадке в 47 листов, подготовлен­ной для печати, рукой Чехова написано: «В полное собрание не войдет» . Что же ущербного нашел в них Чехов? Путе­вые заметки не поднимали общественно-политических тем, как например, заметки Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», они не могли соперничать с этнографическими си­бирскими очерками К. Носилова, они не были разоблачитель­ными как материалы о местах заключения в Сибири Ж. Кенна- на. Да, не были, но ведь Чехов и не ставил себе такой задачи. По всей видимости, дело в другом. Щепетильный во всем, пи­сатель не мог простить себе обычный газетный прием, когда материал, написанный в один прием, делится на части и печа­тается частями как последовательные репортерские заметки с места события по ходу дела. Все девять очерков написаны в три приема - в Томске, Иркутске, Благовещенске, а подавались как письма с пути: Екатеринбург, Тюмень, Омск, Томск, Крас­ноярск, Иркутск, Благовещенск. Главное, что занимает внимание писателя - занимает и потрясает до глубины души - природа, такая не сходная со среднерусской, малороссийской и крым­ской, привычной для южанина Чехова. Природа-стихия, с ко­торой человек принужден бороться за существование, это от­нимает все физические и духовные силы, не оставляя их на культурные потребности. Письма родным с дороги более рас­кованы, содержательны и разноплановы, чем газетные публи­кации. По всей видимости, Чехов понимал, что эти материалы являются его визитной карточкой и пропуском в ад - на Саха­лин. Малейшая неосторожность - и он мог быть заподозрен в нелояльности и, следовательно, не допущен на остров. Несо­ответствие виденного написанному и раздражало, по всей ви­димости, писателя больше всего. Отправляясь в дорогу, Чехов шутил: «Еду делать двугри­венные». Суворин посулил платить 20 копеек за строку, неслы­ханно большая плата по столичным масштабам, но какая ма­лая компенсация всяческих затрат, перенесенных писателем в пути. Суворин желал бы за эти деньги получать от Чехова пуб­лицистические статьи с яркой авторской позицией. Но Чехов был непреклонен: «Вы браните меня за объективность, называя ее равнодушием к добру и злу, отсутствием идеалов и идей и проч. Вы хотите, чтобы я, изображая конокрадов, гово­рил бы: кража лошадей есть зло. Но ведь это уже и без меня - известно. Пусть судят их присяжные заседатели, а мое дело показать только какие они есть (...). Конечно, было бы приятно сочетать художественное с проповедью, но для меня лично это - чрезвычайно трудно и почти невозможно по условиям техни­ки» (письмо от 1 апреля 1889 г.). Из этой пространной цитаты, выдержанной в нехарактерной для мягкого Чехова твердой интонации, видно, что он намеревался подходить к описанию фактов со стороны художественной и объективистской, но от­нюдь не обличительной, не тенденциозной. Какие же жанры могли соответствовать намерению Чехова? Очерка? Репорта­жа? Письма с дороги? Что угодно, только не «передовая» ста­тья, какой ждал от Чехова Суворин. Серьезно приготовив себя к впечатлениям о Сахалине (прочитал научную, публицисти­ческую и официальную информацию), он относился к тысяче­километровым прогонам по Сибири как к прелюдии, пред­ыстории, прологу к главному путешествию. Он горел жела­нием своими глазами увидеть то, о чем был начитан и наслы­шан. Может быть поэтому целый месяц вплоть до Томска не отравлял в газету обещанных корреспонденций. Он как бы боялся «растрясти» впечатления, силы для главного берег. 11исьма с дороги родным наполнены меланхолией от того, что медленно движется к вожделенной мечте. «Мне не весело и не скучно, а так, какая-то студень на душе. Я рад неподвижно сидеть и молчать». (Письмо от 24 апр.1890), - пишет с парохо­да, плывущего в Пермь. Далее: «Проснувшись вчера утром и выглянув в вагонное окно, я почувствовал к природе отвраще­ние» (29 апр. 1890 г.).В Екатеринбурге его негативные впечат­ления еще больше усилились: «Здешние люди внушают при­езжему человеку нечто вроде ужаса».

Екатеринбург был последним островком привычной ци­вилизации. Здесь кончалась железная дорога, гостиницы с хо­рошей едой, медицинское обслуживание, развлечения... В Тю­мень Чехов выехал на лошадях. Выпал снег, в начале мая... «От холода не спасали ни шуба, ни двое штанов», - вспоминал Че­хов. Чахоточный и геморроидный, он вкусил все прелести про­селочных дорог, то скованных морозом, то размягших от отте­пели. Если бы он и дальше стал накапливать негативные впе­чатления, его хрупкий организм сломался бы. И рафинирован­ная душа стала искать спасения в поисках положительных эмо­ций. Их дала могучая сибирская природа. Это ничем не было похоже на любимую, только что описанную степь и едва напо­минало скромными березовыми перелесками мелиховские окрестности…

Cвободин, Давыдов, Чехов и Суворин

Чехов выехал из Москвы 19 апреля, приехал в Томск 15 мая, почти через месяц. Городскую гостиницу воспринял как дар Божий. Размягчился он от бани, от рюмочки перед ужином с белой скатертью, от обожания интеллигентной и купеческой публики, нахлынувшей с визитами. Как он рад был их всех видеть на первых порах! Отогревшись в «цивилизации» шесть дней, Чехов написал первые шесть «путевых заметок» для «Нового времени».

Исследователи творчества Чехова относятся к его циклу «По Сибири» несерьезно. Его материалы то называют очерка­ми, то зарисовками, то заметками... Редакция «Нового време­ни» сразу определила их жанр как заметки. С первой же пуб­ликации им была предпослана такая рубрика. При возобнов­лении их в июле 1890 г. газета писала: «Предыдущие шесть заметок напечатаны в нескольких номерах «Нового времени». Сам Чехов, долго размышлявший над формой своих сибирс­ких посланий, писал Суворину и семье: «Уезжая, я обещал Вам (Суворину -JI.M.) присылать Вам путевые заметки» или: «Не боялся быть в своих заметках слишком субъективным (Там же)». В другом письме: «Свои путевые заметки начисто писал в Томске».

Однако если посмотреть на первые два материала с точки зрения жанровых особенностей, то их смело можно назвать репортажами. Главное событие репортажей - продвижение весны с запада на восток страны и личные впечатления автора по этому поводу. Люди, встречавшиеся автору, лишь иллюст­рируют это событие. Автор всегда обозначает свое местона­хождение: пароход на Каме в первом материале, местечко в 375 километрах от Тюмени - во втором, в третьем - тракт от Тюмени до Томска, в четвертом - переправа через Иртыш, в пятом - село Красный Яр на Оби. Выбрав позицию бытописателя, автор уклоняется от каких-либо политических и соци­альных оценок. Поводов для этого было достаточно. Уже в первом материале, описывая переселенцев, у него было иску­шение поддаться примеру Гаршина и Успенского и сделать глубокие социально-политические выводы о жизни простого народа, сдвинутого реформами правительства с привычных житейских рельсов. Но Чехов ограничивается двумя фразами: «В глазах уже смирение... И знаю, что будет хуже». Наблюдая арестантский этап, Чехов сочувствует тому, что люди безро­потно переносят холод, грязь, клопов, усталость. И не дает оценки содержания арестованных в России в целом - этому не настало время. Верный художественному осмыслению факта, он описывает свои переживания по поводу увиденного и толь­ко. Лишь в пятом материале Чехов вводит прямые оценки уви­денного, но прибегает к испытанному в русской литературе приему: вводит персонаж, от лица которого и звучат авторс­кие оценки. Позиция некоего Петра Петровича активна, даже агрессивна, он раздражен малоинициативностью здешнего населения. Это как раз те ощущения, о каких пишет Чехов се­мье: «Еде-еду, конца не видать. Скука немилосердная...Народ забитый» . Слова эти должны были быть оскорбитель­ны для сибиряков, а столичным читателям, вместе с Чеховым открывшим для себя терра-инкогнита Сибирь, было внове та­кое слышать: «Скучный народ здесь живет, народ темный, бе­сталанный... Из России сюда везут и полушубки, и ситец, и посуду, и гвозди... Сами ничего не умеют, только землю пашут да вольных возят» . От характеристики людей автор пере­ходит к характеристике состояния нравственности: «У нас по всей Сибири нет правды. Ежели и была такая, то давно замер­зла». .

Герои чеховских материалов - простые люди: извозчики, проводники, ямщики, крестьяне - «народ добрый, славный, но неумный», как он их оценивает. Житье сытное, добротное, мука дешевая, дичи - немерено, водки - вволю. Добротность, осанистость, невозмутимость окружающих людей раздража­ют Чехова, привыкшего к городской суете и мелкой рыночной хитрости. Внимательно вглядываясь в быт сибиряков, он не менее скрупулезно замечает их словообразования, интонации, иную лексическую семантику. Автор с иронией констатирует, что в Сибири о тараканах говорят, что они «ходят», а о проез­жих, что они «бегут». (Вместо: куда, барин, поехал? - куда, барин, бежишь?) . С изумлением Чехов отмечает, что сибиряки уж очень забористо ругаются, а дети, подчас, похлеще взрос­лых, однако на это никто внимания не обращает, как будто мат не несет никакой грязной смысловой роли. Чехов грустно выс­казывается по этому поводу: «Сколько остроумия, злости и душевной нечистоты потрачено, чтобы придумать эти гадкие слова и фразы, имеющие целью оскорбить и осквернить чело­века во всем, что ему свято, любо и дорого» .

Из цикла «По Сибири» читатель узнает, что там нет по­мещиков, как в европейской части России, но зато большин­ство населения - зажиточные крестьяне-кулаки. Подробно опи­сан сытный быт крестьян, ухоженность их домов, чистота гор­ниц, убранство домов, богатых перинами, несчетными подуш­ками и расписными покрывалами на кроватях, обычай разри­совывать двери, потолки и наличники окон изнутри. Это - дру­гая народная культура, отличная от средней полосы в России. Удивил Чехова обычай сибиряков пить чай дорогих китайских и индийских сортов. Южанину Чехову непонятен медлитель­ный темперамент сибиряков. Его основательность и любовь к добротности он оценивает, как неумение энергично подстраи­ваться под сиюминутные требования действительности. Чехов­ские заметки порой напоминают заметки Миклухо-Маклая, оказавшегося среди папуасов. С наивным недоумением Чехов отмечает, что на протяжении тысяч километров по Сибири он встречал незапертые дома, не охраняемые коляски, ибо в Си­бири - не крадут. И это несмотря на то, что опасаться можно хотя бы беглых каторжан. Утерянный в дороге кошелек приве­зут на станцию и вернут владельцу. Чехов удивлялся сострада­тельности, с какой относятся в крестьянской семье к слабоум­ному: «Народ добрый, ласковый». Нелестно отозвался Чехов о сибирских женщинах: «Женщина здесь также скучна, как и сибирская погода; она не колоритна, холодна, не умеет оде­ваться, не поет, не смеется, не миловидна и, как выразился один старожил в разговоре со мной: жестка на ощупь». Более того, замечает Чехов, когда появятся в Сибири свои поэты и романисты, «она не будет вдохновлять, возбуждать к высокой ф шсльности, спасать, идти на край света».

С «открытием» сибирского человека соперничает в чехов­ским изображении - природа. Она потрясает воображение писателя силой своего проявления. В описании природы он прибегает к прилагательным в превосходной форме и гиперболизиронным образам. Так, например, «От Тюмени до Томска почта воюет с чудовищными разливами рек». «Сибирская природа в сравнении с русской кажется однообразной, бедной, беззвучной; на Вознесенье стоит мороз, а на Троицу идет мокрый снег». «Иргыш не шумит, не ревет, а похоже на то, как будто он стучит у себя на дне гробами. Проклятое впечатление. «Наказание этими разливами!» или: «Сибирский тракт - самая большая и, кажется, самая безобразная дорога во всем мире». Одной из до­рог - «козульке» Чехов посвятил прямо-таки оду: «Мы на страш­ной «козульке»... Ну, дорога - не дай господи! Жидкая грязь, в которой тонут колеса, чередуется с сухими кочками и ухабами; из гатей и мостков, утонувших в жидком навозе, ребрами выс­тупают бревна, езда по которым у людей выворачивает душу, а у экипажей ломает оси». «Если бы кто посмотрел на нас со сторо­ны, то сказал бы, что мы не едем, а сходим с ума».

Познакомившись с сибирскими реками, Чехов стал снис­ходительнее оценивать среднерусские реки. Так, например, Волгу он теперь называет скромной грустной красавицей. Зато «широкий Енисей» со «страшной» быстротой мчится в «суро­вый» Ледовитый океан. Сибирскую тайгу Чехов называет «зе­леным чудовищем». В конце концов Чехов приходит к выводу: «человек есть царь природы» нигде не звучит так робко и фаль­шиво как здесь» . Девятый, последний материал, написан Чеховым на оптимистической ноте. За два с половиной месяца он, наконец, проникся пониманием здешней природы и человека. Раздра­жение уходит, оторопелость отступает. Автор как бы взросле­ет, мудреет на глазах у читателей. Зарисовка о кузнеце написа­на с уважением и удивлением перед мастеровым человеком. В первых репортажах автор рисует забитого, безмозгло-послуш­ного сибиряка, здоровущего человека-механизм без мозгов. В последней зарисовке Чехов любуется артистически владеющим своим ремеслом кузнецом, пишет о талантах сибиряков, уме­ющих не только дело делать, но и сыграть на публику, тонко пошутить. В описаниях Чехова проскальзывает сопричастность с народом, среди которого автор пережил столько испы­таний. Чехов отправлялся в поездку рафинированным горожа­нином, изысканным интеллигентом, а вобрав в себя впечатле­ния пути, пережив столько тягот, он почувствовал себя части­цей народа большого, сильного и спокойного в своем осозна­нии силы и достоинства. «Сила и очарование тайги не в дере­вьях-гигантах и гробовой тишине», а в беспоконечности этих богатств и людей их оберегающих», - приходит к выводу Че­хов. Пожалуй, ради одного этого стоило отправляться в столь дальнюю поездку. Она заставила придти писателя к тем выво­дам, к каким настойчиво Чехова вел Суворин. Поездка в Си­бирь и на Сахалин еще больше сблизила издателя и писателя.

Еще более они сблизились после возвращения Чехова с Сахалина. Они как бы сравнялись жизненным опытом. Судя, но интонации их переписки, Чехов из молодого, жизнерадост­ного, подающего большие надежды таланта стал как бы по­жившим, пострадавшим, много повидавшим и перечувствовав­шим. Суворин сменил покровительственный тон на откровен­но восхищенный и безоглядно влюбленный. Отвечая на это чувство, Чехов тоже неоднократно в разных вариантах повто­ряет мысль: «Вы мне так нужны!». Он предлагал Суворину совместный отдых, встречи, деловые беседы, посещения теат­ров, знакомых... Суворин стал советоваться с Чеховым как с равным или даже более опытным, по поводу издательской по­литики, работы тех или иных сотрудников, событий в стране...

Брат Антона Павловича - Александр, уже работавший к тому времени в штате «Нового времени», ревниво наблюдал за разворачивавшейся дружбой двух разновозрастных, но оди­наково талантливых людей. Время от времени он «подсыпал перцу» в их дружбу, то, передавая, то, сочиняя сплетни о ком- нибудь из двоих. Александр страдал алкоголизмом, пытался избавиться от него. Однажды даже собрал денег на аренду па­рохода для алкоголиков - кстати, благодаря кампании, органи­зованной газетой « Новое время». Александр пытался создать «коммуну» алкоголиков на одном из северных островов и с помощью специалистов и трудотерапии лечить пьяниц. На эту тему он написал и издал брошюру, прислал ее Антону. Тот на нее отозвался истинно по-чеховски, написал, что повесил ее в уборную, может, кто оторвет листок и прочтет... Именно Алек­сандру, язвительно высмеивающему дружбу брата с Сувори­ным, Антон Павлович однажды в сердцах написал: «Мое со­трудничество с «Новым временем» не принесло мне как лите­ратору ничего кроме зла». Это была реакция на сплетню, переданную Александром из редакции, где будто бы негодова­ли, что Антон стал занимать на страницах газеты места в два раза больше, чем было до напечатания из номера в номер по­вести «Дуэль», тем самым он, дескать, отнимает чей-то гоно­рар...

«Сотрудничество с... не принесло ничего кроме зла»... Эту фразу можно рассматривать как ключевую в теме «Чехов и политика». «Новое время» ставило одной из своих целей про­паганду государственной политики, формирование обществен­ного мнения, поддерживающего эту политику. Вдохновителем реализации целей был Суворин, сформировавшийся как жур­налист и политик в период гласности и реформ Александра II. Это было время, когда по заданию правительства были орга­низованы органы печати, которые провоцировали обществен­ных деятелей и широкие читательские круги высказывать мне­ния, пускай неблагоприятные для правительства, по поводу реформ. Тем самым выяснялось истинное отношение обще­ства к новой политике. Когда правдивая информация была со­брана и выяснились формы влияния на общественное мнение, встала задача обеспечить обстановку благоприятия проведе­ния реформ. Одним из лидеров печати, взявших на себя эту задачу в конце 60-70-х годов прошлого века была газета «Го­лос». Со временем она стала превращаться в свою противопо­ложность - оппозиционную правительству печать. Ее эстафе­ту подхватила газета Суворина «Новое время».

Но политика - субстанция эфемерная, быстротечная, вечно меняющаяся, подстраивающаяся под требование време­ни. Что вчера находило поддержку в обществе, сегодня вызы­вает раздражение, недоумение, неприятие... Заниматься поли­тикой - дело неблагодарное для писателя. Исторический опыт дал многочисленные примеры, подтверждающие эту баналь­ную истину. Разве принесло удовольствие или славу внедре­ние в политику Радищеву после публикации «Путешествия из Петербурга в Москву»? Или Пушкину после его исследователь­ской работы по истории пугачевского бунта? Или Достоевско­му после «Записок из мертвого дома» и «Дневника писателя»? Может быть, Толстой стал более уважаем после его статьи «Не могу молчать!»? Нет, нет, нет! То же самое разочарование испытали советские писатели конца XX века: Распутин, Астафь­ев, Белов, Крупин... Разочарование, негодование, сознание соб­ственного бессилия изменить мир и мировоззрение масс. Им внимали как мастерам художественного слова, но стоило им оформить те же мысли, что и в беллетристике, в публицистическую форму и высказать их от себя лично, как непонимание глухой стеной вставало между ними и их недавними почитате­лями. Так было и так, видимо, будет. Каждый из маститых пи­сателей, дожив до определенного возраста и творческой зре­лости, испытывает искус перед желанием активно воздейство­вать на ход общественно-политической жизни современнос­ти, искус перед желанием втравиться в политическую драку.

Чехов дважды испытал такой искус. Первый опыт - во время голода 1891 года - принес ему удовлетворение, несмот­ря на колоссальный труд и моральные издержки, полученные в ходе этого опыта. Второе искушение - в 1897-99 годы, время судебных процессов над Дрейфусом. Этот опыт имел негатив­ный характер. Благодаря ему поменялись некоторые ценност­ные ориентации Чехова. Оба факта в жизни Чехова тесно пе­реплетены с политикой в газете «Новое время» и личностью Суворина.

Опыт первый. Вернувшийся после Сахалина Чехов ис­пытывал потребность, новую для себя. Он писал Суворину: «Нужен хоть кусочек общественной и политической жизни... В четырех стенах без природы, без людей, без отечества (и далее, как бы боясь быть заподозренным в высокопарности, как всегда снижает интонацию, вышучивает себя), без здоро­вья и аппетита - это не жизнь». . И случай представился. Уже в августе 1891 г. стало ясно, что земледельческие районы Поволжья урожая не соберут. Два года подряд царила засуха. Живший в Мелихове Чехов воочию видел сожженные солн­цем поля, страх крестьян перед грядущей зимой. Как врач, он знал, что такие катаклизмы сопровождаются эпидемиями хо­леры. Он забил тревогу у себя в земстве, в губернии. Один из земских начальников Егоров, давний знакомый Чеховых, под­держал устремления писателя. «Новое время» и некоторые другие газеты тоже забили тревогу. Правительством были со­зданы комитеты помощи голодающим губерниям. В прессу часто просачивались сведения о том, что государственные и благотворительные деньги далеко не всегда расходуются по назначению. Не надеясь на госпомощь, крестьяне стали про­давать или забивать скот, который нечем было кормить зимой. И это больше всего беспокоило Чехова и Егорова. Они пони­мали, что не толстовскими тарелками супа надо спасать крес­тьян, а перспективой выжить в следующем году. Егоровым и Чеховым была предложена блестящая идея - выкупить у голодающих людей лошадей, передать их на время зимы в аренду другим хозяевам из не пострадавших районов, а весной вер­нуть прежним владельцам. Егоров оказался прекрасным орга­низатором, ему удалось в своем земстве осуществить идею, Чехов зимой несколько раз ездил по деревням, однажды даже чуть не замерз, для покупки и переправки скота. Деньги на покупку лошадей были собраны благодаря пропагандистской кампании «Нового времени». Они поступали в редакцию на имя Чехова. Через газету писатель отчитывался о тратах. Его подчас изумлял авторитет собственного имени. Он писал: «Се­годня мне один старичок принес сто рублей» или « От Бори и Мити (Сувориных -Л.М.) получил по десяти рублей» . При­сылали деньги крестьяне, писатели, врачи, военные, даже гим­назистки. От пятаков и гривенников Чехов не отказывался. Борьба с голодом, личные контакты с разными людьми, сопри­частность с жизнью народа и главное - результаты работы, давали удовлетворение. Благодаря газете «Новое время» совре­менники узнавали о даре общественного деятеля Чехова. А писатель узнал, каким организатором может стать газета - орга­низатором, координатором и общественным контролером пуб­личной и государственной деятельности.

Весна и лето следующего после голодной зимы - 1892 года, стали, как и предполагал Чехов, временем интенсивной борьбы с эпидемиями холеры. Болезнь захватила как сытый Петербург, так и Москву, среднюю полосу, так и донские сте­пи. В Петербурге было зарегистрировано до 20 случаев заболеваний в неделю, на Дону - до тысячи в день, в Москве и Подмосковье, где жил Чехов, - до 50 заболеваний в неделю. По инициативе писателя его земство было поделено на участки, выделены бараки для больных, побелены, приготовлены ме­дикаменты, фельдшера и... клистиры, как шутил Чехов. В свое ведение как врача он взял 25 деревень, один монастырь, куда его, кстати сказать, долго не хотели пускать, и 4 фабрики. Че­хов по врачебной специальности не эпидемиолог, а психотера­певт, но с чем только не приходится сталкиваться земскому врачу! Во время эпидемии он работал до тех пор, пока ноги держали. Суворин в это время поддерживал его письмами, деньгами.

Делая совершенно конкретное, жизненно необходимое людям дело, Чехов изумлялся безнравственной позиции пред­ставителей революционных партий, которые на несчастье на­рода хотели составить свой политический капитал, провоци­ровали народ на бунты, на разграбление помещичьих усадеб, обещали всевозможные блага, если будет разрушена монар­хия, государственный и политический строй России. Чехов, столкнувшись лично с социалистическими агитаторами, назвал их политическую агитацию подлой ложью. Под впечатлением одного такого выступления он написал Суворину: «Будь я по­литиком, никогда бы я не решился позорить свое настоящее ради будущего» .

Чехов был недоволен отражением в печати борьбы с го­лодом и холерой. Фрагментарные впечатления выездных кор­респондентов не могли дать полной картины жизни в экстре­мальных условиях. Он ссылался на опыт американской печа­ти, которая имела средства заслать специального корреспон­дента и оплату его организационных акций, действия по до­быванию информации, оплату услуг информаторов, по­ездки в различные места - все, что давало полноту информа­ции и представляло факты и действующих людей во взаимо­связи. Чехов намекал Суворину, чтобы он воспользовался ино­странным опытом, но Суворин отговорился дороговизной та­кого мероприятия. Тогда Чехову ничего не оставалось, как посетовать: «Да, газеты врут, корреспонденты - саврасы, но что делать? Не писать нельзя. Если бы печать молчала, то по­ложение было бы еще ужаснее...»

Пережив голод, холеру, Чехов стал размышлять о своем писательском предназначении, отличии журналистского труда от писательского, о влиянии политики как на то, так и другое поприще. Он жаловался Суворину: «Ах, если бы вы знали, как я утомлен, утомлен до напряжения», а в другом письме: «В душу вкралась нерешительность...» Эта усталость была по­рождением не столько физических затрат, сколько душевных. Вспомним, сколько перенес тягот во время сибирского путе­шествия, но в письмах родным он сам с изумлением констати­ровал, что несмотря на холод, бессистемное питание всухомят­ку, отсутствие теплого туалета и горячей ванны, ночевки в слу­чайных домах и постоялых дворах он ни разу не заболел, стоически перенес сахалинские ветры, жару пароходного пу­тешествия через Индийский океан, Средиземное море и толь­ко в Мелихове подхватил простуду. Усталость конца 1892- начала 1893 года есть, по-видимому, результат нервного напря­жения и размышлений на тему о том, может ли российский интеллигент изменить что-либо в русской жизни. По всей видимости, он понял, что «писательской плетью» «государствен­ного обуха не перешибешь» и решает категорически порвать с журналистикой. Чехов начинает работу над «Чайкой»... Ко­роленко в своих воспоминаниях скажет позже, что подлинные духовные драмы Чехова и его воззрения надо изучать по его драматургии. В «Чайке», пожалуй, как в никакой другой пьесе, передана чеховская грусть о тщете интеллигентских мечтаний. В письме Суворину эти размышления сформулированы так:

«Вспомните, что писатели, которых мы называем вечны­ми или просто хорошими и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и вас зовут туда же... У одних, смотря по калибру, цели ближайшие — кре­постное право, освобождение родины, политика, красота или просто вино-водка как у Дениса Давыдова; у других цели от­даленные - Бог, загробная жизнь, счастье человечества и т.п. Лучшие из них - реалисты и пишут жизнь такою, какая она ость, но оттого, что каждая строчка пропитана как соком, сознанием цели, вы, кроме жизни, какая она есть, чувствуете еще ту жизнь, какая должна быть, и это... пленяет вас.

А мы? Мы (их наследники и современники эпохи капита­лизма. - Л.М.) пишем жизнь такою, какая она есть, а дальше ни тпру- ни ну. Дальше хоть плетьми нас стегайте. У нас нет ни отдаленных целей, и в нашей душе хоть шаром покати: поли­тики у нас нет, в революцию мы не верим, бога нет, привиде­ний не боимся, а я лично даже смерти и слепоты не боюсь.

Кто ничего не хочет, ни на что не надеется и ничего не боится, тот не может быть художником. Болезнь это или нет, дело не в названии, но сознаться надо, что дело хуже губерна­торского.

Чехов на даче Суворина в Феодосии

Было бы опрометчиво от нас ожидать чего-нибудь путного, независимо от того, талантливы мы или нет. Пишем мы маши­нально, только подчиняясь тому давно заведенному порядку, по которому одни служат, другие торгуют, третьи - пишут.

Вы и Григорович находите, что я умен. Да, я умен настоль­ко чтобы не скрывать от себя своей болезни и не лгать себе и не покрывать своей пустоты чужими лоскутьями вроде идей 60-х годов. Я не брошусь, как Гаршин, в пролет лестницы, но и не стану обольщать себя надеждами на лучшее будущее.

Не я виноват в своей болезни, и не мне лечить себя, ибо болезнь сия, надо полагать, имеет свои скрытые от нас хоро­шие цели и посланы недаром...» (письмо от 25ноября 1892 г).

Вот так в иносказательной форме Чехов поставил диаг­ноз российскому обществу постреформенного периода: интел­лигенция ждала от реформ невозможного, каких-то духовных высот, от реформ выиграла буржуазия, средние слои общества. Страна зажила материальными ценностями и лучшие предста­вители общества поняли, что довольствоваться только матери­альным благополучием русское общество не может. Пришло разочарование от реформ, а новая идеология еще не была вы­работана. И Россия стала жить ожиданием чего-то этакого... потребностью в обновлении, в живой струе - это ощущалось в разных слоях общества.

Со смертью Александра III концепция государственного управления сменилась. Но общество, по мнению Чехова, все еще было больным. Своими наблюдениями он делился с Су­вориным: «Лихорадочным больным есть не хочется, и они это свое неопределенное желание выражают так: чего-нибудь кис­ленького». Так и мне... И это не случайно, так как точно такое же настроение я замечаю кругом. Похоже, будто все были влюб­лены, разлюбили теперь и ищут новых увлечений». Наблю­дения сделаны как бы врачом-психопатологом, выражены в об­разной художественной форме писателем, а по сути являются выводом политолога: главным итогом времени реформ стало состояние разочарования, депрессии. Потом многие писатели повторят это наблюдение: Мережковский назовет Россию боль­ной свиньей-матушкой, Бердяев увидит страну накануне ко­ренных перемен, Соловьев будет пророчествовать о конце пра­вославной империи России, «третьего Рима»... Чехов, навер­ное, понял это раньше других, но сказал не публично, а в час­тном письме.

Разочарование в общенациональной идеологии породи­ло поиск национальных идей, новых политических идеологий. Этот процесс был характерен не только для России, но и для других стран Европы. Далекий от политических интересов Чехов как бы не за­мечал, что Европа «бурлит» противоречиями: в 1890 году ушел в отставку канцлер Германии Бисмарк, жестокий и осмотри­тельный политик, участвующий в формировании европейской политики; во Франции в 1893 году была вскрыта коррупция в правительстве, армия была деморализована; Англия претен­довала на приоритетное владение акциями Панамского кана­ла, и там тоже вскрылись махинации с акциями, в 1898 г. вспых­нул испано-американский конфликт, в 1899 г. - англобурская война... Бурлила Европа, бурлила и Россия... В 1894 году умер Государь Александр III. Революционный террор становился по­пулярным методом политической борьбы. Странно, но ни в Дневнике Чехова, ни в письмах нет отклика на смерть Александра III, на трагедию на Ходынском поле во время корона­ции Николая II.

И вот этот человек, бытописатель Антон Чехов, для кото­рого не существовало политики, попадает в 1897-98 годах в самый эпицентр большой политики...

Двадцатилетнее правление во Франции республиканцев привело страну к политическому и экономическому кризису. Чиновники правительства, члены парламента, как писала печать, погрязли во взятках, оказались замешанными в махина­циях с панамскими акциями; министерство внутренних дел, поенное министерство были коррумпированы, однако в отчетах парламенту представляли положение дел в своих ведом­ствах как блестящее... Не доверяя правящим верхам, обще­ственность через печать знакомила страну с правдивыми фак­тами. На этом фоне появились органы печати с красноречивы­ми названиями: «Справедливость» («Жюстис»), «Заря» («Орор») и др. Видя неспособность республиканцев справить­ся с кризисом, оживилась монархическая оппозиция. Ее влия­тельные деятели вскрывали замалчиваемые республиканцами факты государственных преступлений... На этом фоне в 1894 году всплыло дело о предательстве и шпионаже капитана Ге­нерального штаба французской армии Альфреда Дрейфуса, выходца из состоятельной еврейской семьи из Эльзаса, той территории, которая была отвоевана у Франции во время Фран­ко-прусской войны 1871 г. Французский контрразведчик в Гер­мании обнаружил список важных секретных государственных документов Франции у одного из чиновников германской раз­ведки. При сличении почерков работников французского ген­штаба подозрение пало на Дрейфуса.

Казалось бы, тривиальное дело, каких бывает в подоб­ных департаментах немало. Давно выработалась традиция, регламент ведения подобных дел... В спокойное мирное время все было бы решено именно в рамках сложившегося регламен­та. Но тривиальное «должностное преступление» произошло в момент противоборства «равновеликих» сил, и каждая из них попыталась использовать его для «набирания очков» в свою пользу. Монархические силы поляризовались вокруг аристок­ратии, в армии, на флоте, в юриспруденции, но за 20 лет прав­ления республиканцев у них не сохранилось достаточно бое­вых печатных органов. Сторонники республиканцев, как раз наоборот, обладали мобильной и закаленной в политической борьбе печатью. Известные политики: социалист Жорес, рес­публиканец Клемансо и ряд других сделали свою политичес­кую карьеру благодаря журналистике. Известный журналист, сотрудник газет «Ла Кош», «Фигаро» и многих других Эмиль Золя, более известный как выдающийся французский писатель «натуральной школы» тоже сделал политическую карьеру бла­годаря журналистике - в период и после Французской револю­ции 1870 г. Своими статьями в буржуазной «Ла кош» он создал себе яркую репутацию республиканца, противника Наполеона III и добился себе должности помощника префекта города Экс, куда он бежал, опасаясь резни после Парижской коммуны. А с 1881 по 1894 годы его выбирают членом муниципального со­вета города Медан (недалеко от Парижа) тоже как выдающе­гося борца за республику...

Золя, Жорес, Клемансо и ряд менее теперь известных, но тогда достаточно влиятельных политиков-республиканцев, вро­де вице-президента сената Шерер-Кестнера, обеспокоенные успехами монархистов и возможностью реставрации монар­хии, а значит падением республики, сделавшей им карьеру, бросились в драку, которая именовалась «Дело Дрейфуса». После одной из статей Золя - «В защиту евреев» («Фигаро», 16 мая, 1896 г.) в борьбу вступила еще одна сила - еврейский сио­нистский конгресс, который организационно оформился в 1897 г. в Базеле). Один из видных идеологов сионизма Теодор Герцль признавал, что «Дело Дрейфуса» было одним из важных факторов, который активизировал его работу и был главным аргу­ментом аргу­ментом в пропагандистской работе по собиранию нацио­нальных сил и борьбе против монархий.

И бедный бытописатель Чехов, оказавшийся осенью 1897 года на лечении в Ницце после приступа кровохарканья, хотел так сразу во всем разобраться??? Видит Бог, очень хотел! Он нанял себе учительницу французского языка, чтобы самому читать французские газеты. Отчаявшись что-либо ура­зуметь из противоречивых комментариев газет разных поли­тических направлений, он стал читать только судебные отче­ты о процессе Дрейфуса. Прекрасно понимая, что во француз­ском языке есть такая же многозначность слов, словосочета­ний и идиоматических выражений, как в русском, понимая, что помимо текста есть подтекст, он все же силился понять, что же на самом деле происходит в суде. Он страшно не хотел, чтобы кто-нибудь влиял на выбор его позиции. Он хотел быть объективным и независимым, главное - ни от кого, ни от чьего мнения зависимым... И скоро отчаялся, это было невозможно, нужно было принять чью-либо компетентную сторону. Аргу­менты всех без исключения, были убедительны... Но когда в дело включился Золя, собрат по цеху, такой же вроде бы про­фессионал, как и сам Чехов, человек, чей инструмент тот же - слово, Чехов вздохнул свободно и встал на сторону Золя. Но, вне всякого сомнения, он не знал о выдающейся политической биографии Золя, закаленного журналистской борьбой в раз­ных политических ситуациях. Золя всегда выигрывал. И когда брат Альфреда Дрейфуса - Матье пришел к нему за помощью, Золя был уверен в победе и, самое главное, он знал КАК по­беждать!

Чехов читал «Парижские письма» Золя в русском журна­ле «Вестник Европы» , в которых французский писатель знакомил русского читателя не только с новостями литерату­ры и искусства Франции, но и политическими новостями, в удобочитаемой для русской цензуры форме. Много лет Золя состоял в переписке с редактором журнала Стасюлевичем, дру­жил с Тургеневым, имел контакты с писателем Семеновым и другими русскими писателями. Кстати сказать, Золя был и не­плохим коммерсантом. Когда переводы его романов на русский стали значительными («Париж», «Дамское счастье» и др.), он предложил русским писателям ходатайствовать о вступлении в европейскую Литературную конвенцию и легально получать гонорары за свои переводы. Романы Золя имели успех у русского читателя, и редакторы нескольких изданий стреми­лись заручиться сотрудничеством с ним: редактор «Санкт-Пе­тербургских ведомостей» Байбаков, редактор «Отечественных записок» Салтыков-Щедрин, сотрудник журнала «Слово» Боборыкин, не избежал искушения украсить свое издание извес­тным именем и редактор-издатель «Нового времени» Суворин, тогда только еще разворачивающий свое дело. Все без исклю­чения, невзирая на политическую ориентацию их изданий, получили отказ Золя. Ему хватало поля битв и внутри своей страны. Чехов знал Золя как большого и преданного друга рус­ских литераторов, и только!

Отношение Чехова к политике чисто интеллигентское: «Будь я политиком, никогда бы я не решился позорить свое настоящее ради будущего, хотя бы мне за золотник подлой лжи обещали сто пудов блаженства».. С этой позиции он и стал вникать в «Дело Дрейфуса». 4 декабря 1897 г. он писал литера­тору Соболевскому: «Я целый день читаю газеты, изучаю Дрей­фуса, по-моему Дрейфус не виноват». Это было время, когда в суде рассматривалось не само дело Дрейфуса, а подозрения нового начальника контрразведки генштаба Франции полков­ника Пикара в том, что документы в Германию пересылал не­кий майор граф Эстергази, а не Дрейфус. Это была попытка демократических кругов обвинить аристократов-монархистов в предательстве Родины. И сразу же вмешался «некий третий» - полковник Анри, который якобы «сфабриковал дело еврея». Не успев разобраться с Пикаром, Эстергази, суд переключает­ся на Анри. В стране подымается волна антисемитизма. Кому-то это выгодно! Анри препровождают в тюрьму, на следую­щий день находят его с перерезанным горлом и (удивительное дело!) приходят к выводу, что это -самоубийство (легче, конеч­но, было невозможно лишить себя жизни!). Газеты кипят сен­сациями. Какое-то время спустя к ним добавляется страстный голос Золя. Одна из многочисленных брошюр Золя «Дело Дрей­фуса. Письмо к молодежи» попадает в руки Чехова, в числе другой французской корреспонденции он пересылает ее в Ме­лихово, чтобы позже ознакомиться получше. Известный сио­нистский деятель и журналист Бернар Лазар, нанятый братом Альфреда Дрейфуса Матье, пишет и издает свою брошюру «Правда о деле Дрейфуса». Публицисты придают судебному делу - с точки зрения юриспруденции - малоинтересному делу о должностном преступлении - аспект морально-этический, патриотический, государственный, противопоставляя интере­сы личности и государства, и это понятно, ибо государство в.тот период испытывает трудности, стоит на грани краха. Мо­жет быть, две силы - демократическая и монархическая как- нибудь разобрались бы с проблемой, если бы к ней не подме­талась третья - национальная, еврейская. И если бы евреи как раз именно в этот период не сформулировали своей националь­ной идеи - создание национального государства на земле обе­тованной. Стратегия диктовала ряд тактических задач. Одной из важных для сионистов было - доказать евреям разных стран, что они являются непонятыми, ущемленными в правах иноя­зычных государств и единственное спасение от угнетения - создание своего собственного национального государства. В этом смысле «Дело Дрейфуса» отвечало тактическим задачам сионистской пропаганды.

Об этом не мог догадываться Чехов, но это доподлинно знал Суворин, человек близкий к правительственным кругам но долгу службы, имевший доверительные отношения с ми­нистром финансов Витте, министром иностранных дел Ламсдорфом, начальником комитета по делам печати Шаховским и другими чиновниками из правительства..

Разумеется, политические кризисы в странах Европы об­суждались российским правительством. На одном из заседаний министр иностранных дел Ламсдорф получил зада­ние дать информацию о новой политической структуре, зая­вившей себя в Европе — Еврейском сионистском конгрессе. Лидеры нового движения заявляли о своей лояльности прави­тельствам государств и неоднозначно высказывались о целях и задачах движения. Архив внешней политики Российской им­перии сохранил сотни донесений и обзоров о деятельности сионистских кружков и организаций в Европе и России. В 1897-98 гг. Русские миссии в Берлине, Брюсселе, Лондоне, Стокгольме, Париже, Риме, Мадриде, Лиссабоне бла­гожелательно отзывались о сионистском движении в их стра­нах. В 1899 году агентурным путем были добыты фотографии 43 российских делегатов на III Сионистском конгрессе. Боль­шинство из них были журналисты и литераторы, не имевшие большого веса в российской прессе. На этом основании депар­тамент полиции сделал вывод, явно не соответствующий дей­ствительности: «Российское сионистское движение есть все­го-навсего «жидовский гешефт...для провозглашения малень­ких имен пройдох» .

Однако по мере развития сионистского движения из аген­турных донесений становилось ясно, что помимо задач нацио­нального объединения, создания культурной автономии, пре­следуются и политические цели. Бессарабское жандармское управление сообщало, что сионисты являются организатора­ми политических забастовок, стачек, сходок. Министр МВД В.К.Плеве стал осознавать, что растет мощная политическая сила. Он писал в частном письме В. Коковцеву: «Сионизм создал враждебные русской государственности те­чения, правительство вынуждено всеми зависящими от него мерами преградить Когда правительству стали ясны цели и задачи сиони­стского движения (вопрос неоднократно обсуждался на засе­даниях Сената), был принят Указ о запрете антигосударствен­ных организаций сионистов и их сообществ. Это был типич­ный шаг по защите сложившейся государственности. Так по­ступало с оппозицией правительство Дизраэли в Англии, пра­вительство Клемансо во Франции, так поступило и российс­кое правительство в конце XIX века, но надо сказать, что эта традиция и через сто лет, в 1993 году сохранилась, когда правительство Ельцина расстреляло оппозиционный Верховный Совет и запретило ставшую в оппозицию Коммунистическую партию, так поступают в XX веке с курдами в Турции и Герма­нии, студентами в Китае, исламистами в США...

Вернемся к реалиям, современным Чехову в конце XIX век. Итак, Чехову ничего не было известно о политических целях национального еврейского движения. Но близкий к правительству Суворин был достаточно информирован на эту тему: материалы заседаний Сената и правительственный указ дали определенный ход его дальнейшей публицистической работе. Безусловно, осведомлен был по этому вопросу и парижский корреспондент «Нового времени» Исаак Яковлевич Павловс­кий, земляк Чехова, некоторое время даже живший в таганрог­ском доме Чеховых. (Псевдоним Павловского в газете - «Ив. Яковлев»). Павловский пересылал Суворину парижскую прессу о Дрейфусе и свои отчеты и комментарии судебного процесса. Чехов не принимал позицию Павловского, в одном письме даже назвал ее ужасно бесстыдной. Суворин в своих «Маленьких письмах» тоже взялся комментировать происходящее в Пари­же. Когда во влиятельной газете «Фигаро» появилась первая статья в защиту Дрейфуса Золя (она называлась «Господин Шерер-Кестнер», 25 ноября 1897 г), Суворин испугался, что влияние талантливого, активного и политически искушенного писателя и журналиста уведет процесс в сторону, а может, и помешает спокойному, объективному разбирательству. В «Ма­леньком письме» от 19 декабря 1897 г. он выразил свои опасе­ния и напомнил яркий исторический пример, когда Вольтер вступился за протестанта Жана Каласа (1762 г.), и тот был не­заслуженно оправдан (правда, посмертно). Аргументы Суво­рина вроде бы были разумны, но язвительное резюме вызыва­ло желание поспорить: «Лавры Вольтера не дают спать Золя». Чехова-то точно возмутила подобная фраза, она была направ­лена против собрата по перу, чей талант он ценил, он не мог мириться с любым ограничением свободы высказывать или не высказывать свое мнение.

Нуждался ли Золя в чеховской защите? Навряд ли. Акция Золя была строго просчитана им и его единомышленниками. Они понимали, что повлиять на ход судебного разбирательства не смогут, значит, нужно повлиять на общественное мнение. Золя написал ряд статей, адресованных разным группам насе­ления: «Письмо юным», «Письмо Франции», «Письмо госпо­дину Феликсу Фору, Президенту Республики», «Письмо гос­поже Альфред Дрейфус»... И добился поставленной цели - вызвал огонь на себя… Против Золя было возбуждено уголов­ное дело, которое кончилось решением суда: год тюрьмы и штраф в 3 тысячи франков. Золя бежал в Англию и оттуда по­стоянно угрожал желанием вступить в новый бой. Он писал: «Не освобождать этих господ от нашего процесса, а напротив, непрерывно дразнить их его возможным окончанием, отнять у них всякую надежду самим покончить с ним, поскольку мы вольны будем в любую минуту начать все сызнова».

Суворин наверняка не знал, что брат Альфреда Дрейфу­са Матье нанял журналиста Бернара Лазара за деньги, а тот догадался познакомить с материалами дела Золя, для которо­го, конечно, деньги не имели большого значения). Тем не ме­нее в своем «Маленьком письме» он выразил опасения, что еврейский синдикат, как он пишет, не остановится перед тем, чтобы подкупить всех, кого можно подкупить и «не пожалеет никаких сумм, чтобы подкупить неподкупных». (См. «пись­мо» в «Новом времени» от 3 янв. 1898 г.).

Получив в Ницце этот номер «Нового времени», возму­щенный Чехов пишет в тот же день Ф.Д.Батюшкову (почему не Суворину?): «У нас в Русском пансионе только и разгово­ров, что о Золя и Дрейфусе. Громадное большинство верит в невиновность Дрейфуса. «Новое время» просто отвратительно.»

Суворину Чехов отписывает лишь на следующий день. Зная, что старика ни в чем не переубедишь, он лишь высказыва­ет ему свою позицию по этому поводу и прибегает к ироничес­кой, даже самоиронической интонации, как всегда, когда он нео­бычайно возмущен: «Дело Дрейфуса закипело и поехало, но еще не стало на рельсы. Золя, благородная душа, и я, принадлежащий к синдикату и получивший уже от евреев 100 франков, в восторге от его порыва. Франция - чудесная страна, и писатели у нее чудесные».(См.письмо от 4 янв.1898 г.).

В феврале 1898 г. после повторного суда присяжных, снова осудившего Дрейфуса и оправдавшего графа Эстергази. кото­рого начальник разведки Пикар обвинял вместо Дрейфуса, Чехов несколько охолонул и попытался рассуждать аналити­чески: да, у него нет полной информации по делу капитана Дрейфуса, может, профессионалам виднее, кто виноват. Но по делу Золя его позиция однозначна: всякий волен свободно выс­казывать свое мнение публично. Он пытался убедить в пра­вильности своего суждения Суворина. Но тот стоял на своем: что вредит репутации армии, государства - преступление и должно быть уголовно наказуемо. По мнению Суворина, преступление Золя в том, что он противопоставляет интересы лич­ности и государства. А что вредно государству - вредно и лич­ности. Этого никогда не мог понять Чехов. В резкой форме, изменив своей привычке, он написал Суворину: «Пусть Дрей­фус виноват. Золя - все-таки прав, т.к. дело писателя - не обви­нять, не преследовать, а вступаться даже за виноватых, раз они осуждены и несут наказание. Скажут: «а политика? Интересы государства? Но большие писатели и художники должны за­ниматься политикой лишь настолько, поскольку нужно оборо­няться от нее (...). И какой бы ни был приговор, Золя все-таки будет испытывать живую радость после суда, старость его бу­дет хорошая старость, и умрет он с покойной или, по крайней мере, облегченной совестью(...). Как ни нервничает Золя, все-таки он представляет на суде французский здравый смысл» . Чехов никого в жизни не поучал и как врач готов был принять любое человеческое проявление... В этом же письме к Сувори­ну проявилось, может быть единственный раз в его жизни, нео­бычайное раздражение и упрек - умрет он (Золя, а не Вы, не­счастный грешник Суворин -Л.М.) с покойной или, по край­ней мере, облегченной совестью. Мол. Вы, Суворин, по гроб жизни будете мучимы собственной совестью за поступок не­благовидный, бессовестный...

Шли дни, а Чехов не мог унять волнение. Через несколько дней он написал письмо младшему брату Михаилу, с кото­рым были нежные и доверительные отношения. В этом письме он сравнивает французское правительство с женщиной, ко­торая согрешив, стремится спрятать грех и запутывается во лжи еще больше. Он удивлялся, почему «Новое время» не видело этой лжи и вело нелепую кампанию против Золя.

Вслед за этим письмом он отправляет письмо другому брату, в тоне язвительном и желчном, видимо, надеясь, что сотруд­ник «Нового времени» Александр доведет его мнение до чле­нов редакции: «В деле Золя «Новое время» вело себя просто гнусно. По сему поводу мы со старцем обменялись письмами (в тоне весьма умеренном) и замолкли оба. Я не хочу писать и не хочу его писем, в которых он оправдывает бестактность своей газеты тем, что она любит военных (...). Я тоже люблю воен­ных, но не позволил бы «кактусам», будь у меня газета, в При­ложении печатать роман Золя (в Приложении печатали роман Золя «Париж» и поскольку Россия не была включена в Литера­турную конвенцию, гонорар за свой перевод нового произведе­ния не платила. -Л.М.) задаром, а в газете выливать на этого же Золя помои - и за что? За то, что никогда не было знакомо ни одному из кактусов - за благородный порыв и душевную чисто­ту. И как бы ни было, ругать Золя, когда он под судом (приговор не могли привести в исполнение, потому что Золя бежал в Анг­лию) - это нелитературно».(13). В чеховских устах в данном контексте «нелитературно» звучит как непристойно, нецензур­но. Хуже оценки, чем эта, быть не могло.

Вплоть до апреля Чехов не может успокоиться, видя га­зетную грызню Золя. Он разделяет его взгляды. Каким-то об­разом о позиции талантливого русского беллетриста узнает ангажированный журналист Бернар Лазар, уговаривает его дать интервью для французской печати. Чехов встречается с ним. По-видимому, посредником был все тот же Матье Дрейфус, ибо в записной книжке Чехова сохранилась лаконичная запись: «Матвей Дрейфус». Публикация Лазара разочаровала Чехова, он воочию увидел, как можно эквилибрировать словами и тен­денциозно освещать его позицию, исказить мнения, дописать чего даже не подразумевалось... В апреле он жалуется на Лазара Исааку Павловскому, а в июле - Лидии Авиловой, свое­му сердечному и тайно обожаемому другу и писательнице, мол, статья только вначале - ничего, но середина и конец - совсем не то. .. «Мы не говорили ни о Мелине, ни об антисемитизме, ни о том, что человеку свойственно ошибаться. План и цели нашей беседы были совсем иные. Вы помните, например, что я уклонился от ответа на вопрос о русском общественном мне­нии, ссылаясь на то, что ничего не знаю, т.к. зиму провел в Ницце, я высказал только свое личное мнение о том, что наше общество едва ли составило себе правильное суждение о Золя, так как оно не могло понять этого дела».

Дело Дрейфуса и судебный процесс над Золя вымотали Чехова, он чувствовал себя опустошенным: « У меня такое от­вращение (к писательству - Л.М.), как будто я ем щи, из кото­рых вынули таракана».

Суворин тоже был потрясен. Он ответил Чехову корот­ким посланием: «Нам писать друг другу более уже не о чем».

Потом, в октябре 1898 г., когда Чехов вернулся в Россию, старый человек и опытный журналист Суворин первым пошел навстречу, ища примирения, написал, что в отношении Золя был неправ, что победила чеховская проницательность... Но Чехов долго не мог побороть в себе воспоминание «о таракане во щах».

Нигде в публицистике Чехов не касался дела Дрейфуса и еврейского вопроса, хотя в частных письмах - не однажды. Об одном из них вспоминал видный российский сионист Членов. Чехов избегал политики, в этой области он не чувствовал себя профессионалом. Однако Н.А.Членов в 1906 г., когда Дрейфу­са помиловали и... реабилитировали, написал о Чехове в спе­циальном медицинском журнале: « Я сохранил воспоминания о нем как о необыкновенно чутком общественном и полити­ческом деятеле».

Наверное, это сильно преувеличено - «чуткий политичес­кий деятель» о Чехове. И скорее всего не соответствует дей­ствительности. Гораздо ближе к истине В.Г.Короленко. Владимир Галактионович пытался сблизить Антона Павловича с писателями революционными демократами - Успенским, Ми­хайловским, другими. Сближения не получилось, ибо Чехов сторонился всякой тенденциозности - как справа, так и слева. Оценивая последний перед смертью Чехова отрезок его жиз­ни, он писал, что брызжущий смехом оптимизм Чехова усту­пил место грустному сожалению, так как «драма русской жиз­ни захватила в свой широкий водоворот вышедшего на его арену писателя». Короленко призывал био­графов и исследователей творчества Чехова вглядываться в его драматургию, потому что именно она и только она «поможет проследить историю душевного перелома», потому что по тек­стам пьес «чувствовалось, что автор на ЧТО-ТО нпадает и ЧТО-ТО защищает».

…Так сложилисьобстоятельства что Чехов, как Фауст, запродал все свое творчество издателю Марксу, все кроме пьес. В их он не чувствовал себя связанным какими-то обязательствами, и только в них мог сказать свободно то, что думал сам, чем мучился сам, вкладывая свои переживания в уста персонажей и не обнаруживая себя, не обнажая свою душу.

Вот цитата из «Вишевого сада»: «Трофимов: Мы отстали, по крайней мере лет на 200, … у нас определееннного отшения к прощлому, мы только философствуем, жалуемся на тоску, пьем водку. Ведь так ясно, чтобы начать жить в на­стоящем, надо сначала искупить наше прошлое»....

И совсем узнаваемая боль в персонаже Тригорина в «Чай­ке»: «День и ночь меня одолевает одна неотвязчивая мысль: я должен писать, я должен писать, я должен... Пишу непрерыв­но, как на перекладных и иначе не могу... О, что за дикая жизнь! Ловлю себя и вас на каждой фразе, на каждом слове, спе­шу скорее запереть все эти фразы, слова в свою литературную кладовую: авось пригодится! И так всегда, и нет мне по­коя от самого себя, и я чувствую, что съедаю собственную жизнь. Разве я не сумасшедший?».

1. Введение........................................

4. Взгляды на теорию познания.........

5. Критика идеалистов.....................

6. Теория разумного эгоизма............

1. Введение

Русский народ и русское освободительное движение дали миру блестящую плеяду революционных демократов, мыслителей- материалистов - Белинского, Герцена, Чернышевского, Добролюбова и других.

В ряду славных деятелей русского революционно- демократического движения Николай Гаврилович Чернышевский (1828- 1889) по праву занимает одно из первых мест.

Деятельность Чернышевского отличалась необычной многогранностью. Это был воинствующий философ- материалист и диалектик, он был также оригинальным историком, социологом, крупнейшим экономистом, критиком, выдающимся новатором в эстетике и литературе. Он воплотил в себе лучшие черты русского народа- ясный ум, стойкий характер, могучее стремление к свободе. Его жизнь - пример великого гражданского мужества, беззаветного служения народу.

Всю свою жизнь Чернышевский отдал борьбе за освобождение народа от феодально- крепостнического рабства, за революционно- демократическое преобразование России. Он посвятил свою жизнь тому, что можно охарактеризовать словами Герцена, сказанными о декабристах, “разбудить к новой жизни молодое поколение и очистить детей, рожденных в среде палачества и раболепия”.

С сочинениями Чернышевского философская мысль в России значительно расширила сферу своего влияния, перейдя из ограниченного круга ученых на страницы распространенного журнала, заявляя о себе в “Современнике” каждой статьей Чернышевского, даже вовсе не посвященной специальным философским вопросам. Специально о философии Чернышевский писал очень мало, но ею проникнута вся его научная и публицистическая деятельность.

Глубокий и специальный интерес к философии возник еще у юноши Чернышевского на университетской скамье, хотя в самом университете философия была опальной, гонимой наукой. Вспомним, что свою кандидатскую диссертацию Чернышевский хотел писать о философской системе Лейбница, но не смог ее написать так как для философии тогда было “время неудобное”.

Чернышевский начал свое теоретическое образование, когда философия в России получила сильный толчок к своему развитию в известных философских работах Герцена “Письма об изучении природы” и в литературно - критических статьях Белинского.

Чернышевский - философ шел тем же путем, каким раньше шли его предшественники - Белинский и Герцен.

Философия для Чернышевского была не отвлеченной теорией, а орудием изменения российской действительности. Материализм Чернышевского и его диалектика служили теоретическим обоснованием политической программы революционной демократии.

2. Взгляды Чернышевского на философию Гегеля.

Еще в Саратове, читая в “Отечественных записках” сочинения Белинского и Герцена, Чернышевский узнавал о философии Гегеля. Но в подлиннике, самостоятельно, он стал изучать эту философию уже в свой университетский период.

В конце 1848 года Чернышевский записывает в свой дневник, что “решительно принадлежит Гегелю”. Он еще полагает, что “все идет к идее”, “все из идеи”, что “идея развивается сама из себя, производит все и из индивидуальностей возвращается сама к себе”.

В гегелевской философии, прежде всего, привлекала Чернышевского диалектика, из которой он делал революционно - демократические выводы. Отдавая должное методу Гегеля, Чернышевский вместе с тем осуждал его консерватизм.

После ознакомления с русскими изложениями гегелевской системы в работах Белинского и Герцена, он обратился непосредственно к сочинениям Гегеля. “В подлиннике - пишет Чернышевский, - Гегель понравился ему гораздо меньше, нежели ожидал он по русским изложениям. Причина состояла в том, что русские последователи Гегеля излагали его систему в духе левой стороны Гегелевской школы. В подлиннике Гегель оказывался похож на философов XVII века и даже на схоластиков, чем на того Гегеля, каким являлся он в русских изложениях. Чтение было утомительно по своей явной бесполезности для сформирования научного образа мыслей”.

В 1849 году на страницах дневника, Чернышевский критикует Гегеля: “Строгих выводов не вижу еще, - записывает Чернышевский в дневник, - а мысли большей частью не резкие, а умеренные, не дышат нововведениями”.

Вскоре другая запись в дневнике: “Особенно ничего не вижу, то есть, что в подробностях везде, мне кажется, он раб настоящего положения вещей, настоящего устройства общества, так что даже не решается отвергать смертной казни и проч., так ли выводы его робки, или в самом деле общее начало как - то плохо объясняет нам, что и как должно быть вместо того, что теперь есть...”

Чернышевский видел недостатки гегелевской философии в том, что:

¨ Гегель считал творцом природы, действительности - абсолютный дух, абсолютную идею, исходил из некоего чистого субъективного мышления.

¨ У Гегеля идея, разум - движущая сила мирового развития, созидатель, творец действительности. Сама природа у Гегеля - проявление идеи, ее “инобытие”.

¨ Как политик Гегель был, консервативен, считал современный феодально - абсолютистский строй Германии политическим идеалом, в котором абсолютный дух нашел свое воплощение.

Чернышевский полагал, что многое было верно в философии Гегеля лишь “в виде темных предчувствий”, однако, подавляемых идеалистическим мировоззрением гениального философа.

Чернышевский подчеркивал двойственность гегелевской философии, видя в этом один из ее важнейших пороков, отмечал противоречие между ее сильными принципами и узкими выводами. Говоря о колоссальности гения Гегеля, называя его великим мыслителем, Чернышевский критикует его, указывая, что истина у Гегеля выступает в самых общих, отвлеченных, неопределенных очертаниях. Но Чернышевский признает за Гегелем заслугу в искании истины- верховной цели мышления. Какова бы истина не была, она лучше всего, что не истинно. Долг мыслителя - не отступать ни перед какими результатами своих открытий. Истине надо жертвовать решительно всем; она- источник всех благ, как заблуждение- источник “всякой пагубы”. И Чернышевский указывает на великую философскую заслугу Гегеля- его диалектический метод, “изумительно сильную диалектику”.

В истории познания Чернышевский отводит философии Гегеля большое место и говорит о ее значении перехода “от отвлеченной науки к науке жизни”.

Чернышевский указывал, что для русской мысли гегелевская философия послужила переходом от бесплодных схоластических умствований к “светлому взгляду на литературу и жизнь”. Философия Гегеля, по мнению Чернышевского, утвердила в мысли, что истина выше и дороже всего в мире, что ложь преступна. Она утвердила стремление строго исследовать понятия и явления, вселила “глубокое сознание, что действительность достойна внимательнейшего изучения”, ибо истина- плод и результат строгого всестороннего исследования действительности. Наряду с этим, Чернышевский считал философию Гегеля уже устаревшей. Наука развивалась дальше.

3. Переход к материализму Фейербаха.

Неудовлетворенный философской системой Гегеля, Чернышевский обратился к сочинениям виднейшего философа того времени - Людвига Фейербаха.

Чернышевский был очень образованным человеком, он изучил труды очень многих философов, но своим учителем называл только Фейербаха.

Когда Чернышевский писал свою первую крупную научную работу, диссертацию по эстетике, он уже в области философии был вполне сложившимся мыслителем- фейербахианцем, хотя в самой диссертации своей не разу не упомянул имени Фейербаха, тогда запрещенного в России.

В начале 1849 года русский фурьерист- петрашевец Ханыков дал Чернышевскому, для ознакомления, знаменитую Фейербахову “Сущность христианства”. Где Фейербах своей философией утверждал, что природа существует независимо от человеческого мышления и является основанием, на котором вырастают люди с их сознанием, и что высшие существа, созданные религиозной фантазией человека, - это только фантастические отражения собственной сущности человека.

Прочитав “Сущность христианства” , Чернышевский отметил в своем дневнике, что она ему понравилась “своим благородством, прямотой, откровенностью, резкостью”. Он узнавал о сущности человека, как ее понимал Фейербах, в духе естественно - научного материализма, узнавал о том, что совершенному человеку свойственны разум, воля, мысль, сердце, любовь, эта абсолютная у Фейербаха, сущность человека как человека и цель его бытия. Истинное существо - любит, мыслит, хочет. Высший закон - любовь к человеку. Философия должна исходить не из некоей абсолютной идеи, а из природы, живой действительности. Природа, бытие - субъект познания, а мышление производно. Природа - первичное, идеи - ее порождения, функция человеческого мозга. Это были для молодого Чернышевского настоящие откровения.

Он находил то, что искал. Особенно поразила его главная мысль, показавшаяся совершенно справедливой, - что “человек всегда воображал себе бога человеческим по своим собственным понятиям о себе”.

В 1850 году он уже записал:”Скептицизм в деле религии развился у меня до того, что я почти решительно от души предан учению Фейербаха”.

В 1877 году Чернышевский писал из сибирской ссылки сыновьям: “Если вы хотите иметь понятие о том, что такое по моему мнению человеческая природа, узнавайте это из единственного мыслителя нашего столетия, у которого были совершенно верные, по - моему, понятия о вещах. Это - Людвиг Фейербах... В молодости я знал целые страницы из него наизусть. И сколько могу судить по моим потускневшим воспоминаниям о нем, остаюсь верным последователем его”.

4. Взгляды на теорию познания

Чернышевский критикует идеалистическую сущность гносеологии Гегеля и его российских последователей, указывая, что она переворачивает с ног на голову истинное положение вещей, что она идет не от материального мира к сознанию, понятиям, а, напротив, от понятий к реальным предметам, что она рассматривает природу и человека как порождение абстрактных понятий, божественной абсолютной идеи.

Чернышевский отстаивает материалистическое решение основного вопроса философии, показывает, что научная материалистическая гносеология исходит из признания идей, понятий, являющихся лишь отражением реальных вещей и процессов, происходящих в материальном мире, в природе. Он указывает, что понятия представляют собой результат обобщения данных опыта, итог изучения и познания материального мира, что они охватывают сущность вещей. “Составляя себе отвлеченное понятие о предмете,– пишет он в статье “Критический взгляд на современные эстетические понятия”,– мы сбрасываем все определенные, живые подробности, с которыми предмет является в действительности, и составляем только его общие существенные черты; у действительно существующего человека есть определенный рост, определенный цвет волос, определенный цвет лица, но рост у одного человека большой, у другого маленький, у одного человека цвет лица бледный, у другого румяный, у одного белый, у другого смуглый, у третьего, как у негра, совершенно черный,– все эти разнообразные подробности не определяются общим понятием, выбрасываются из него. Поэтому в действительном человеке всегда находится гораздо больше признаков и качеств, нежели, сколько находится в отвлеченном понятии человека вообще. В отвлеченном понятии остается только сущность предмета”

Явления действительности, полагал Чернышевский, весьма разнородны и разнообразны. Свою силу человек черпает из действительности, действительной жизни, знания ее, уменья пользоваться силами природы и качествами человеческой натуры. Действуя сообразно с законами природы,

человек видоизменяет явления действительности сообразно своим стремлениям.

Серьезное значение, по мнению Чернышевского, имеют лишь те человеческие стремления, которые основаны на действительности. Успеха можно ожидать лишь от тех надежд, которые возбуждаются в человеке действительностью.

Чернышевский возражает против фантастики, не имеющей корней в действительности, как и против слепого преклонения перед фактами действительности. Он возражал против субъективизма в мышлении.

Сам диалектический метод, он рассматривал, прежде всего, как противоядие против субъективного метода познания, навязывающего действительности свои заключения, не добываемые из объективной действительности.

Чернышевский критикует философов, которые искали не истины, а оправдания своих убеждений. Тем самым он критикует "субъективизм" в мышлении. И он неоднократно повторяет мысль о том, что “отвлеченной истины нет; истина конкретна”. Он борется против отвлеченной науки за науку жизни, против бесплодных схоластических умствований.

Истина, по Чернышевскому, достигается только строгим, всесторонним исследованием действительности, а не произвольными субъективными умствованиями.

В своей диссертации по эстетике он писал: "Уважение к действительной жизни, недоверчивость к априористическим, хотя бы и приятным для фантазии, гипотезам,– вот характер направления, господствующего ныне в науке”, и он объявляет себя сторонником именно этого научно - философского направления.

Чернышевский отвергает взгляд, будто мысль противоположна действительности. Она не может быть противоположна ей, ибо "порождается действительностью и стремится к осуществлению, потому что составляет неотъемлемую часть действительности". И Чернышевский опровергает идеалистические философские системы, которые, доверяя "фантастическим мечтам", утверждают, что человек ищет абсолютного и, не находя его в действительной жизни, отвергает ее как неудовлетворительную. Он защищает новые воззрения, которые, признавая бессмыслие фантазии, отвлекающейся от действительности, руководствуются фактами реальной действительной жизни и человеческой деятельности. Чернышевский защищал философскую материалистическую теорию, доказывающую, что мышление определяется бытием, действительностью.

Он указывал, что "теория без практики неуловима для мысли", что важно отличать мнимые, воображаемые стремления человека от законных потребностей человеческой натуры. Но кто же будет судьей? “...практика, – этот непреложный, пробный камень всякой теории, – отвечал Чернышевский, – должна быть руководительницей нашею”.

“Практика, – продолжает Чернышевский, – великая разоблачительница обманов и самообольщений не только в практических делах, но также в делах чувства и мысли... Что подлежит спору в теории, на чистоту решается практикою действительной жизни”.

Очень ярко материалистическую философию Чернышевского выражает “антропологический принцип” , которого он придерживался. Чернышевский считал, что высшим предметом философии является человек и природа, и свою философию называл “антропологической”.

Враг всякой двойственности, всякого дуализма в философии, Чернышевский воспринял и развивал материалистическую идею единства человеческого организма. В программной статье "Антропологический принцип в философии" (1860) он обрисовал свои основные философские

взгляды, ставя во главу угла человека.

Вслед за Фейербахом Чернышевский среди наук отводил естествознанию очень большое и значительное место. Это весьма характерно для передовых деятелей эпохи пятидесятых годов. Чернышевский считал, что принципом научно-философского воззрения на человеческую жизнь служит выработанная естествознанием идея о единстве человеческого организма. Чернышевский утверждает, что наблюдениями физиологов устранена идеалистическая мысль о дуализме, двойственности человека. Человек един, но, при единстве человеческой натуры, мы замечаем два ряда явлений – материальных и духовных (Чернышевский говорит– нравственных). Их различие не противоречит единству человеческой натуры. И Чернышевский так формулирует "антропологический принцип", которого он в науке придерживается: "Принцип этот, – пишет он, – состоит в том, что на человека надобно смотреть как на одно существо, имеющее только одну натуру, чтобы не разрезывать человеческую жизнь на разные половины, принадлежащие разным натурам, чтобы рассматривать каждую сторону деятельности человека как деятельность или всего его организма, от головы до ног включительно, или если она оказывается специальным отправлением какого-нибудь особенного органа в человеческом организме, то рассматривать этот орган в его, натуральной связи со всем организмом".

Наряду с критикой идеалистической философии и материалистическим решением вопроса об отношении мышления к бытию, Чернышевский вел борьбу против агностицизма, всевозможных теорий, утверждавших непознаваемость мира, явлений, предметов.

Кантовский идеализм, он называл "гениально напутанной софистикой". Он горячо возражал многочисленным представителям философских школ, утверждавшим, что мы знаем не предметы, каковы они сами по себе в действительности, а лишь наши ощущения от предметов, наши отношения к ним. В этих утверждениях идеалистов Чернышевский не видел ни любви к истине, ни глубокой научной мысли. Он зло называл сторонников этих идеалистических теорий "жалкими педантами, невежественными беднягами - щеголями". И он утверждал в противовес им, что мы познаем предметы такими, каковы они на самом деле.

Положим, мы видим дерево. Другой человек смотрит на этот же предмет. Взглянув в глаза этому "другому чело - веку" увидим, что в глазах у него то дерево изображается совершенно таким, каким мы видим его. Две картины совершенно одинаковые: одну мы видим прямо, другую – в зеркале глаз того, другого человека. Эта другая картина – верная копия первой. Разницы между двумя картинами нет. Глаз ничего не прибавляет и не убавляет. Но, быть может, наше "внутреннее чувство" или наша "душа" переделывает что-нибудь в той, другой картине? Пусть тот, другой человек, описывает, что он видит. Оказывается, А=В; В=С. Следовательно А=С, подлинник и копия одинаковы. Наше ощущение одинаково с копией. Наше знание о нашем ощущении – одно и то же с нашим званием о предмете. Мы видим предметы, какими они действительно существуют. И Чернышевский уподобляет идеалистов, придерживающихся точки зрения непознаваемости человеческим мышлением предметов и явлений, мужику из сказки, усердно рубящему сук, на котором он сидит.

5. Критика идеалистов.

Чернышевский был последовательным материалистом. Важнейшие элементы его философского мировоззрения- борьба против идеализма, за признание материальности мира, первичность природы и признание человеческого мышления отражением объективной, реальной действительности, “антропологический принцип в философии”, борьба против агностицизма, за признание познаваемости предметов и явлений.

Чернышевский материалистически решал основной вопрос философии, вопрос об отношении мышления к бытию. Он, отвергая идеалистическое учение о превосходстве духа над природой, утверждал первичность природы, обусловленность человеческого мышления реальным бытием, которое имеет свою основу в самом себе.

Иронизируя, он пишет по адресу немецких идеалистов и их последователей в России, в своей статье" Возвышенное и комическое”: “...Проницательность ума в том и состоит, чтобы понимать темное, и вот великие умы напрягают все свои усилия, чтобы прояснить эту идею, и начинают нам толковать об “абсолюте”. Когда слишком напряжено зрение, перед нашими глазами начинают носиться призраки, или, попросту говоря, у нас начинает рябить в глазах. Так и великим... умам Шеллинга и Гегеля (особенно Гегель обладал действительно страшною силою ума), погруженным в напряженное созерцание темной пустоты слова “абсолют”, явился, наконец, фантом, одному один, другому другой. Они поняли “абсолют” и начали объяснять его. С одной стороны, увлекающая сила гениального ума, с другой – стыд перед самим собою сказать: “я не в силах понять того, что понимает, по его словам, очень ясно гений”, были причиною, что почти всем показалось будто бы “теперь абсолют объяснен, идея абсолютного стала ясна”, и пустое слово стало краеугольным камнем философских мнений”.

В своих статьях “Критический взгляд на современное эстетическое понятие”, “Комическое и трагическое” и других Чернышевский, высмеивал идеалистические философские системы за их пустоту и никчемность, за их оторванность от жизни народа, от потребностей общественного развития, показывал, то эти системы не выдержали натиска материалистических воззрений, победоносно утверждающихся в философии, в науке.

“Идеализм,– писал он,– господствовал в немецкой философии до последнего времени, последним великим представителем которой был Гегель, Теперь философские системы, основывающиеся на идеализме и одностороннем спиритуализме, разрушены...». Критикуя гегелевскую философию, Чернышевский тем самым не только наносил удар по идеализму, но и разоблачил реакционную сущность идеалистического мировоззрения либерально-монархического лагеря.

6. Теория разумного эгоизма

Для своего времени, как и вся философия Чернышевского, она главным образом направлена против идеализма, религии, богословской морали.

В своих философских построениях Чернышевский пришел к выводу, что “человек любит прежде всего сам себя”. Он - эгоист, и эгоизм - побуждение, управляющее действиями человека.

И он указывает на исторические примеры человеческого бескорыстия и самопожертвования. Эмпедокл бросается в кратер, чтобы сделать научное открытие. Лукреция поражает себя кинжалом, чтобы спасти свою честь. И Чернышевский говорит, что, как раньше не могли объяснить из одного научного принципа одного закона, падение камня на землю и поднятие пара вверх от земли, так не было научных средств объяснить одним законом явления, подобные приведенным выше примерам. И он считает необходимым сведение всех, часто противоречивых, человеческих поступков к единому принципу.

Чернышевский исходит из того, чтов побуждениях человека нетдвух различных натур, а все разнообразие человеческих побуждений к действию, как и во всей человеческой жизни, происходит из одной и той же натуры, по одному и тому же закону.

И этот закон – разумный эгоизм.

В основе разнообразных человеческих поступков лежит

мысль человека о его личной пользе, личном благе. Чернышевский так аргументирует свою теорию:“Если муж и жена жили между собой хорошо, – рассуждает он, – жена искренне и глубоко печалится о смерти мужа, но как она выражает свою печаль? “На кого ты меня покинул? Что я буду без тебя делать? Без тебя мне тошно жить на свете!” В словах: “меня, я, мне” Чернышевский видит смысл жалобы, истоки печали. Подобно же, по мнению Чернышевского, еще более высокое чувство, чувство матери к ребенку. Ее плач о смерти ребенка такой же: "Как я тебя любила!" Эгоистическую основу видит Чернышевский и в самой нежной дружбе. И когда человек ради любимого предмета жертвует своей жизнью, то и тогда, по его мнению, основанием служит личный расчет или порыв эгоизма.

Ученые, называемые обычно фанатиками, безраздельно предавшие себя исследованиям, совершили, конечно, как думает и Чернышевский, великий подвиг. Но и здесь он усматривает эгоистическое чувство, удовлетворить которое приятно. Сильнейшая страсть берет верх над влечениями менее сильными и приносит их себе в жертву.

Исходя из фейербаховских абстрактных представлений о человеческой природе, Чернышевский полагал, что своей теорией разумного эгоизма он возвеличивает человека. Он требовал от человека, чтобы личные, индивидуальные интересы не расходились бы с общественными, не противоречили им, пользе и благу всего общества, а совпадали с ними, соответствовали им. Только такой разумный эгоизм он принимал и проповедовал. Он возвышал тех, кто хотел быть “вполне человеком”, кто, заботясь о собственном благосостоянии, любил и других людей, вел полезную для общества деятельность и стремился бороться против зла. Он рассматривал “теорию разумного эгоизма как моральную теорию “новых людей”.

Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

Писатель, философ и журналист Николай Чернышевский был популярен при жизни в узкой среде читателей. С приходом советской власти его работы (особенно роман «Что делать?») стали хрестоматийными. Сегодня его имя - один из символов русской литературы XIX века.

Детство и юность

Николай Чернышевский, биография которого началась в Саратове, родился в семье провинциального священника. Отец сам занимался образованием ребенка. От него Чернышевскому передалась религиозность, которая сошла на нет в студенческие годы, когда юноша увлекся революционными идеями. С детства Коленька много читал и проглатывал книгу за книгу, чем удивлял всех окружающих.

В 1843 году он поступил в духовную семинарию Саратова, но, не окончив ее, продолжил образование в университете Санкт-Петербурга. Чернышевский, биография которого была связана с гуманитарными науками, выбрал философский факультет.

В университете у будущего писателя сформировались Он стал социалистом-утопистом. На его идеологию повлияли члены кружка Иринарха Введенского,с которыми студент много общался и спорил. Одновременно с этим он начал свою литературную деятельность. Первые художественные произведения были только тренировкой и остались неопубликованными.

Преподаватель и журналист

Получив образование, Чернышевский, биография которого теперь была связана с педагогикой, стал учителем. Он преподавал в Саратове, а потом вернулся в столицу. В эти же годы он познакомился со своей женой Ольгой Васильевой. Свадьба состоялась в 1853 году.

С Петербургом было связано начало журналисткой деятельности Чернышевского. В том же 1853 году он начал публиковаться в газетах «Отечественные Записки» и «Санкт-Петербургские Ведомости». Но больше всего Николай Гаврилович был известен как член редакции журнала «Современник». Там существовало несколько кружков писателей, каждый из которых защищал свою позицию.

Работа в «Современнике»

Николай Чернышевский, биография которого уже была известна в литературной среде столицы, больше всего сблизился с Добролюбовым и Некрасовым. Эти авторы страстно увлекались революционными идеями, которые они хотели выражать в «Современнике».

За несколько лет до того по всей Европе прошли гражданские бунты, что эхом прокатилось и по России. Например, в Париже буржуазией был свергнут Луи-Филипп. А в Австрии националистическое движение венгров было подавлено только после того, как на выручку императору пришел Николай I, который прислал в Будапешт несколько полков. Царь, правление которого началось с подавления восстания декабристов, боялся революций и усилил цензуру в России.

Это вызывало озабоченность либералов в «Современнике». Они Василий Боткин, Александр Дружинин и другие) не хотели радикализации журнала.

Деятельность Чернышевского все больше привлекала внимания государства и чиновников, ответственных за цензуру. Ярким событием стала публичная защита диссертации об искусстве, на которой писатель выступил с революционной речью. В знак протеста министр просвещения Авраам Норов не дал присудить премию Николаю Гавриловичу. Только после того, как его на этой должности сменил более либеральный Евграф Ковалевский, писатель стал магистром русской словесности.

Взгляды Чернышевского

Важно отметить некоторые особенности взглядов Чернышевского. На них повлияли такие школы, как французский материализм и гегельянство. В детстве писатель был ревностным христианином, но в зрелом возрасте стал активно критиковать религию, а также либерализм и буржуазию.

Особенно яростно он клеймил крепостное право. Еще до того, как был опубликован Манифест об освобождении крестьян Александра II, писатель в множестве статей и очерков описывал будущую реформу. Он предлагал радикальные меры, в том числе передачу земли крестьянам на безвозмездной основе. Однако Манифест имел мало общего с этими утопическими программами. Так как были установлены которые мешали крестьянам стать окончательно свободными, Чернышевский регулярно ругал этот документ. Положение русских крестьян он сравнивал с жизнью чернокожих рабов в США.

Чернышевский считал, что уже через 20 или 30 лет после освобождения крестьян страна избавится от капиталистического земледелия, и наступит социализм с общинной формой собственности. Николай Гаврилович ратовал за создание фаланстеров - помещений, в которых жители будущих коммун работали бы вместе для взаимной выгоды. Проект сей был утопическим, что неудивительно, ведь автором его выступал Фаланстер был описан Чернышевским в одной из глав романа «Что делать?»

«Земля и воля»

Пропаганда революции продолжалась. Одним из ее вдохновителей был Николай Чернышевский. Краткая биография писателя в любом учебнике обязательно содержит хотя бы абзац о том, что именно он стал основоположником знаменитого движения «Земля и воля». Это действительно так. Во второй половине 50-х годов Чернышевский стал много контактировать с Александром Герценем. отправился в эмиграцию из-за давления властей. В Лондоне он начал издавать русскоязычную газету «Колокол». Она стала рупором революционеров и социалистов. Ее тайными тиражами отправляли в Россию, где номера пользовались большой популярностью среди радикальных студентов.

Печатался в ней и Николай Гаврилович Чернышевский. Биография писателя была известна любому социалисту в России. В 1861 году при его горячем участии (а также влиянием Герцена) и появилась «Земля и воля». Это движение объединяло дюжину кружков в самых больших городах страны. В него входили писатели, студенты и другие сторонники революционных идей. Интересно, что Чернышевскому даже удалось перетянуть туда офицеров, с которыми он сотрудничал, печатаясь в военных журналах.

Члены организации занимались пропагандой и критикой царских властей. «Хождения в народ» с годами стали историческим анекдотом. Агитаторы, пытавшиеся найти общий язык с крестьянами, ими же и выдавались полиции. На протяжении многих лет революционные взгляды не находили отклика в простом народе, оставаясь уделом узкой прослойки интеллигенции.

Арест

Со временем биография Чернышевского, кратко говоря, заинтересовала агентов тайного сыска. По делам «Колокола» он даже ездил к Герцену в Лондон, что, конечно, только больше привлекало к нему внимание. С сентября 1861 года писатель оказался под негласным наблюдением. Его подозревали в провокациях против власти.

В июне 1862 года Чернышевского арестовали. Еще до этого события вокруг него начали сгущаться тучи. В мае был закрыт журнал «Современник». Писателя обвинили в составлении порочащей власть прокламации, которая оказалась в руках провокаторов. Также полиции удалось перехватить письмо Герцена, где эмигрант предлагал снова издавать закрытый «Современник», только уже в Лондоне.

«Что делать?»

Обвиняемого поместили в Петропавловскую крепость, где он находился на протяжении следствия. Оно шло полтора года. Сначала писатель пытался протестовать против ареста. Он объявлял голодовки, которые, впрочем, никак не меняли его положения. В дни, когда арестованному становилось лучше, он брался за перо и начинал работать над листом бумаги. Так был написан роман «Что делать?», который стал самым известным произведением, которое опубликовал Чернышевский Николай Гаврилович. Краткая биография этого деятеля, напечатанная в любой энциклопедии, обязательно содержит информацию об этой книге.

Роман был опубликован во вновь открытом «Современнике» в трех номерах за 1863 год. Интересно, что никакого издания могло бы и не быть. Единственный оригинал был потерян на улицах Санкт-Петербурга во время перевозки в редакцию. Бумаги нашел прохожий и только по своей душевной доброте вернул их в «Современник». Николай Некрасов, работавший там и буквально сходивший с ума от потери, был вне себя от счастья, когда ему вернули роман.

Приговор

Наконец в 1864 году состоялось оглашение приговора опальному писателю. Он отправлялся на каторгу в Нерчинск. Также приговор содержал пункт, по которому Николай Гаврилович должен был провести остаток жизни в вечной ссылке. Александр II изменил срок каторги на 7 лет. О чем еще может нам поведать биография Чернышевского? Кратко, буквально в двух словах, скажем о годах, проведенных философом-материалистом в неволе. Суровый климат и тяжелые условия сильно ухудшили его здоровье. Несмотря на пережил каторгу. Позже жил в нескольких провинциальных городках, но так и не вернулся в столицу.

Еще на каторге его пытались освободить единомышленники, которые придумывали различные планы побега. Однако они так и не были реализованы. Время с 1883 по 1889 год Николай Чернышевский (биография его гласит, что это было под конец жизни революционера-демократа) провел в Астрахани. Незадолго до смерти он вернулся в Саратов благодаря протекции сына.

Смерть и значение

11 октября 1889 года в родном городе скончался Н. Г. Чернышевский. Биография писателя стала предметом подражания многих последователей и сторонников.

Советская идеология поставила его в один ряд с деятелями XIX века, которые были предвестниками революции. Роман «Что делать?» стал обязательным пунктом школьной программы. На современных уроках литературы эта тема тоже изучается, только на неё отведено меньше часов.

В российской журналистике и публицистике есть отдельный список основоположников данных направлений. В него вошли Герцен, Белинский и Чернышевский. Биография, краткое содержание его книг, а также влияние на общественную мысль - все эти вопросы исследуются литераторами и сегодня.

Цитаты Чернышевского

Писатель был известен своим острым языком и умением строить предложения. Вот наиболее знаменитые цитаты Чернышевского:

• Личное счастье невозможно без счастья других.
• Молодость — время свежести благородных чувств.
• Ученая литература спасает людей от невежества, а изящная — от грубости и пошлости.
• Льстят затем, чтобы господствовать под видом покорности.
• Только в правде сила таланта; ошибочное направление губит самый сильный талант.

Введение

Глава 1. Н.Г. Чернышевский как протосоциолог

1. Биография Н.Г. Чернышевского

2 Основные социологические взгляды

Глава 2. Антропологический принцип

1 Разумные эгоисты Н.Г. Чернышевского

2 Концепция позитивной любви

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Изучение социологических взглядов Н.Г. Чернышевского является актуальным, так как он рассматривал вопросы, которые остаются востребованными и на сегодняшний день. Для истории социологии важна его роль как протосоциолога и то, что он почти подошел к марксистским идеям об обществе. Не теряют своей значимости, рассмотренные им проблемы развития и воспитания личности, изменение роли женщины в семье и в обществе. Этими же проблемами занимается и современная социология. Также жизнью и творчеством Николая Гавриловича занимаются и другие науки, такие как литература, философия, психология, культурология и др.

Объектом курсовой работы являются жизнь и творчество Н.Г. Чернышевского.

Предметом курсовой работы является концепция разумного эгоизма Н.Г. Чернышевского, построенная на антропологическом принципе и продолженная в концепции позитивной любви.

Целью курсовой работы является рассмотрение социологического наследия Н.Г. Чернышевского.

Задачи:

1) Изучение основных этапов жизни Н.Г. Чернышевского;

) Анализ основных социологических идей;

) Рассмотрение теории разумного эгоизма в работе «Антропологический принцип в философии»;

) Изучение концепции позитивной любви.

Интерес к Н.Г. Чернышевскому не утихает с первых его публикаций. В Советское время он стал объектом для изучения, так как являлся любимым писателем В. И. Ленина. Современные исследователи отмечают проблему неверной интерпретации его идей в угоду режиму советского периода.

На сегодняшний день подробно описаны его биография и творчество, появляется даже такое направление как чернышевсковедение. Но больше внимания уделено Н.Г. Чернышевскому как писателю, критику, философу, историку, общественному деятелю, а не как к протосоциологу. Данная тема не являлась особо популярной долгое время, но в последнее время мы отмечаем интерес к ней. Появляются новые работы и исследования. Особенно активно проявляет себя Саратовский университет. Социологи рассматривают взгляды Н.Г. Чернышевского в разных аспектах, нет единой систематизации именно его социологических взглядов. Написанием работ в этом ключе занимались Н. И. Кареев, Ю. З. Полевой, Б. Ф. Антонов, В.Г. Щукин, Я. А. Никифоров, А. А. Демченко и др. Можно сказать, что уже проработано то, что интересно для социологии, но мы хотели бы сделать акцент на изучении концепции разумного эгоизма и тесно с ней связанной концепцией позитивной любви. Их социологическую значимость мы обозначим в своей работе.

Глава 1. Н.Г. Чернышевский как протосоциолог

.1 Биография Н.Г. Чернышевского

Задолго до появления социологии в России самая образованная часть общества (ученые, философы, писатели, литературные критики и т.д.) уже занималась изучением общественных проблем. Свои работы они чаще всего публиковали в журналах. И к тому времени, когда социология как наука возникла в нашей стране, отечественной журналистикой уже был накоплен солидный опыт. Молодая наука долго испытывала на себе влияние публицистов, особая роль здесь отведена именно философам-публицистам.

В. В. Зеньковский отмечал, что к ним можно отнести не только таких крупных деятелей русской мысли, как А.И. Герцен, Н.А. Бердяев, но и Н.Г. Чернышевского , Н.К. Михайловского, Д.С. Мережковского, В. С. Соловьева.

Н.Г. Чернышевский известен как потенциальный ученый-социолог, талантливый публицист и исследователь. Но прежде чем непосредственно рассматривать его идеи, познакомимся с биографией.

Николай Гаврилович Чернышевский родился 12 июля 1828 года в г. Саратове, в семье священника. Унаследовал от своего отца Гавриила Ивановича лучшие черты характера. Николая Гавриловича считали истинно светлой личностью. Среднее образование он получил дома и в 14 лет поступил в Саратовскую духовную семинарию, в старшие классы, где изумлял учителей своими обширными познаниями. Там же был любимцем своих товарищей, являясь поставщиком классных сочинений и помощником в обучении. Также занимался самообразованием и приобрел энциклопедические знания - он знал историю, философию, политэкономию, естественные науки, теорию словесности, овладел шестью языками. Д. И. Писарев отмечал, что сила Н.Г. Чернышевского не в художественном таланте, а в его широком умственном развитии.

В 1846-1850 гг. учился на историко-филологическом факультете Петербургского университета, где его больше увлекали не университетские предметы, а социально-политические вопросы - революционные события в Европе в 1848-1849 и настроения в России. Читал произведения Сен-Симона, Ш.Фурье, философию Г. Гегеля и Л. Фейербаха, из русских мыслителей читал В.Г. Белинского и А.И. Герцена. По окончании университета получил назначение в саратовскую гимназию, где до 1853 г. преподавал литературу. В это же время его постигло горе - умерла мать. Но в этот же период он женился на О. С. Васильевой.

В 1853 г. Н.Г. Чернышевский переезжает в Петербург, где приступает к работе в «Отечественных записках». А в 1854 работает и в «Современнике», в 1865 г. становится редактором этого журнала. На его страницах писал о социализме, обсуждал философские вопросы, практические стороны жизни крестьянства. Всего было опубликовано около 250 статей за период с 1855 по 1862 гг.. чернышевский разумный эгоизм позитивный любовь

В 1855 г. защитил магистерскую диссертацию «Эстетические отношения искусства к действительности», в то время эстетические вопросы еще не получили политической окраски и поэтому работа была допущена к защите. Но некто настроил против Н.Г. Чернышевского министра народного просвещения А. С. Норова и степень магистра русской словесности Николаю Гавриловичу не была присвоена. Ее утвердили только 3 года спустя (29 октября 1858 г.), по просьбе нового министра народного просвещения Е. П. Ковалевского. С точки зрения социологии этот труд является первым серьезным опытом социологического анализа произведений художественного творчества.

Конец 50 - начало 60-х гг. XIX в. стали переломными в личной и творческой судьбе Н.Г. Чернышевского, он почти оставляет литературную критику. Теперь его занимают вопросы политической экономии, внешней и внутренней политики, подготовка к реформе об освобождении крестьян. Николай Гаврилович фактически встал во главе российской революционной демократии -распространял социалистические идеи, критиковал правительственные реформы и т.д.. Гражданская казнь петрашевцев (22 декабря 1849 г.), вызвала у Н.Г. Чернышевского ненависть к царским палачам и уже 20 января 1850 г. он формулирует мысль об уничтожении царской монархии как первейшей задаче русских революционеров. Все это обернулось для него арестом 12 июня 1862 года. Хотя улики были фальшивыми. Этот факт был доказан поздними исследованиями.

Н.Г. Чернышевский был заключен в Петропавловскую крепость сроком на 2 года в 1862 году. Находился под следствием полтора года и написал за это время свой знаменитый роман «Что делать?». Сенат приговорил его сначала к 14 годам каторжной работы, позже срок был сокращен до 7 лет. 13 мая 1964 г. приговор был объявлен на Мытнинской площади. Имя Н.Г. Чернышевского исчезает из печати. Он под конвоем отправлен в Сибирь. В 1883 г. министр внутренних дел Д. А. Толстой исходатайствовал возвращение Н.Г. Чернышевского, которому для места жительства была назначена Астрахань.

В 1889 г. Н.Г. Чернышевскому удалось вернуться в Саратов, но он скончался спустя 5 месяцев в ночь с 16 на 17 октября 1889 г. от кровоизлияния в мозгу.

1.2 Основные социологические взгляды

Изучив биографию Н.Г. Чернышевского, увидев как условия его жизни и сама жизнь повлияли на его мировоззрение, мы можем перейти непосредственно к его социологическим взглядам.

Быть социологом в стране, где социология долгое время официально не признавалась или не имела статуса самостоятельной науки, довольно непросто. Русский историк Н. Кареев назвал Н.Г. Чернышевского самым крупным социологом в России до возникновения в ней социологии, а это означает, что он был социологом, сам этого не зная. Быть социологом и не подозревать этого, когда в Европе и Америке активно обсуждаются проблемы социологии, вполне по-русски.

Сам Николай Гаврилович не определял свои взгляды как социологические и не систематизировал их. Следствием этого являются разночтения. Поэтому наше изложение будем считать своеобразной интерпретацией его наследия.

Н. И. Кареев в своей книге «Основы русской социологии» пишет, что у него была заманчивая задача описать социологию Н.Г. Чернышевского, но он отказывается от этого в силу нескольких причин:

) идеи Конта были чужды Н.Г. Чернышевскому, и он не был готов по своим убеждениям стать у нас зачинателем новой науки, хотя и был предрасположен к тому, чтобы усвоить идею об общей теории общества.

) весь материал, наработанный Николаем Гавриловичем, рассеян и разбросан, все это им никогда не сводилось в систему, а если бы кто-нибудь взялся за это, то получилась бы не подлинная социология Н.Г. Чернышевского, а ее реставрация. Повторимся, ведь у него и в мыслях не было создания социологии.

Многие ученые и исследователи изучали наследие Н.Г. Чернышевского, но это является сложной задачей, поскольку его творчество характеризуется необычайно широким диапазоном, ведь Николай Гаврилович обладал поистине энциклопедической ученостью.

Так, например, И.К. Панин попытался охватить взгляды Н.Г. Чернышевского и мы, взяв за основу его наработки, также попытаемся рассмотреть творчество Николая Гавриловича, не претендуя на полноту обобщения. Мы предлагаем рассмотреть следующие вопросы:

) общественно-политические взгляды;

) философско-социологическая концепция;

) вопросы этики и эстетики;

) историческая концепция (этот пункт предложен нами).

Сразу отметим, что за годы своей деятельности Н.Г. Чернышевский прошел идейную эволюцию, он постоянно развивался и его взгляды становились все полнее и глубже.

Общественно-политические взгляды

Еще с университета Николай Гаврилович вышел убежденным демократом, революционером, социалистом, убежденным, что революция близка. В.И. Ленин писал, что рождаются музыканты с абсолютным музыкальным слухом, так же рождаются люди с чутьем революции, такие как К. Маркс и Н.Г. Чернышевский.

Николай Гаврилович начинает заниматься просветительской деятельностью (1855-1858) относительно неотложных потребностей общественной жизнь и характера предстоящих преобразований. Начало этому положила его диссертация, в которой он отводит решающую общественную роль литературе, задача которой воздействовать на людей в духе социального и нравственного просвещения.

Н.Г. Чернышевский отвергал насилие как двигатель прогресса, по его мнению, основной силой прогресса является знание. Не смотря на скептическое отношение к О. Конту, Николай Гаврилович решал вопрос о движущей силе прогресса в духе одной из парадигм основателя социологии. Чтобы жить и развиваться, человек должен мыслить и познавать. Ум и знания обеспечат прогресс человечества.

Как и многих людей того времени, Н.Г. Чернышевского также интересовала и волновала судьба России. В этом отношении его считают великим русским социалистом домарксова периода, считается что он ближе других подошел к учению К. Маркса. Но в силу недостаточной просвещенности русского общества в конце 40-х - начала 60-х годов подняться до марксисткой философии не мог. Так в чем же проявляется схожесть идей Н.Г. Чернышевского и К. Маркса? Это критика капитализма, дух классовой борьбы, но они по-разному трактовали предназначение общины как пути к социализму. Для К. Маркса крестьянская революция не спасает общину от возможного разложения и также важна помощь социалистического государства. Для Н.Г. Чернышевского же крестьянская революция превращает общину в социалистическую ячейку и без помощи других стран.

В своих общественно-политических взглядах Н.Г. Чернышевский проходит два идейных периода. До реформы 1861 года он был полон надежд, что с освобождением от крепостного права община сумеет противостоять капитализму и частной собственности, и придет к социализму. Но итоги реформы Александра II разочаровали Николая Гавриловича, его идея объединить образованных людей для давления на правительство не осуществилась. Теперь община ограничена реформой и не может бороться с капитализмом. Выход из сложившейся ситуации он видит в революции, признает ее необходимость, но также замечает, что народ к этому еще не готов. Поэтому предлагает приобщать рабочих людей к политической борьбе и к борьбе политических партий.

Философско-социологическая концепция

Философские взгляды Н.Г. Чернышевского начали формироваться еще в университете, в то время философия не преподавалась и была гонимой дисциплиной. Но Николай Гаврилович самостоятельно изучал труды Г. Гегеля, признав его заслугой поиск истины как верховной цели мышления и также диалектический метод. Но критиковал его за двойственность идей, противоречивость выводов.

Неудовлетворенный философской системой Г. Гегеля, Н.Г. Чернышевский обратился к идеям Л. Фейербаха и продолжил его антропологические идеи. В системе философии Л. Фейербаха человек, познав самого себя, становится мерилом всех вещей, дает им оценку сообразно своей сущности. Николай Гаврилович пошел дальше Л. Фейербаха, опыт революций не прошел для него даром. Цель Н.Г. Чернышевского как просветителя - человек и его благо, счастье. И это счастье в философском понимании неотделимо от природы. Естественные науки играют здесь важную роль, их задача - создание идеи о единстве человеческого организма. Мы не забываем, что Николай Гаврилович был материалистом, он подчеркивает важность материальных явлений, но и не отрицает роли духовных или как он их называет нравственных. Они неделимы и человеческие качества объясняются исключительно их природным происхождением. В этом его антропологический принцип, т.е. социологическое учение Н.Г. Чернышевского, о котором мы подробнее поговорим во второй главе.

Историческая концепция

Н.Г. Чернышевского считают предшественником исторического материализма. Мировоззрение и политические позиции Николая Гавриловича находились в органической связи с его взглядами на историю человечества. В их основе лежит оценка роли знаний, законов и количественного фактора в истории. Ход и содержание исторического процесса он раскрывает с помощью теорий:

) теория «Циклов развития». Она представляет собой своеобразную периодизацию истории человечества, подчиненную требованиям триады развития Шеллинга-Гегеля. Н.Г. Чернышевскому важна идея о том, что высшая степень развития похожа на исходную, первую ступень. И согласно этой формуле он выделил три цикла: первобытно-общинная эпоха, ускорение развития - греко-римская цивилизация, первобытно-общинный коммунизм. Но ход исторического прогресса нарушили варвары, разрушившие Римскую империю. Двигатель прогресса, по мнению Н.Г. Чернышевского, это знания, то варвары «принесли» с собой только дикость. Из этого вышел феодализм, неспособный к развитию.

) Теория прогресса, «расширения круга». Этой теорией Н.Г. Чернышевский объясняет как под влиянием знаний и просвещения происходит процесс общественного развития. Он полагает, что просвещение начинается с высших образованных слоев общества и достигает низших слоев, таким образом, круги расширяются и охватывают все общество.

) Теория «нарастания». Суть ее в том, что ускоренное движение общества в следствии вызывает застой, за новым движением снова застой и так до бесконечности. И свойства прогресса в том, что он происходит медленно и сохраняет лучшее предыдущего.

Вопросы этики и эстетики

Из всех отраслей философского знания наиболее разработанную форму у Н.Г. Чернышевского имеет, пожалуй, эстетика. Его эстетика близка социологии: критик видит в художественном воспроизведении жизни материал для ее объяснения и для суждения о ней.

Распространяя антропологию философского учения Л. Фейербаха на явления искусства, Н.Г. Чернышевский сформулировал основные положения своей эстетики:

) действительность выше искусства, которое, в сущности, предстаёт как её суррогат;

) прекрасное есть жизнь, как мы её понимаем;

) искусство воспроизводит всё, что есть интересного для человека в жизни;

) произведения искусства имеют и другое значение - объяснение жизни, часто они имеют и значение приговора о явлениях жизни;

Представления Н.Г. Чернышевского об искусстве являются позитивистскими - искусство подобно науке и должно воспроизводить истинную действительность.

Глава 2. Антропологический принцип

.1 Разумные эгоисты Н.Г. Чернышевского

Социологическое учение Н.Г. Чернышевского основывается на антропологическом принципе. Одной из своих теоретических задач Николай Гаврилович считал разработку науки о человеке, основанной на общих принципах научного познания и материалистическом антропологическом принципе. С помощью этого принципа он вывел идеи социализма и принцип разумного эгоизма. Общество Н.Г. Чернышевский понимал как совокупность взаимодействующих индивидов и законы общественной жизни производны от законов жизни отдельных индивидов. Поэтому нам, как социологам интересно, что движет людьми, отчего зависят их поступки и как это переносится на все общество в целом. Николай Гаврилович считает, что людьми движет стремление к удовольствию.

Принцип разумного эгоизма Н.Г. Чернышевский раскрывает в статье «Антропологический принцип в философии», впервые опубликованной в «Современнике» в 1860 году. Поводом для написания статьи было намерение Николая Гавриловича выступить против статьи П. Лаврова «Очерки вопросов практической философии». В этой статье Н.Г. Чернышевский излагает стройную систему материалистических взглядов на мир.

Рассуждая о природе человека Н.Г. Чернышевский приходит к выводу, что человек любит прежде всего себя. Люди знают по своему опыту, что каждый думает больше о себе самом и заботится о своих выгодах. Каждый знает, что все люди - эгоисты. Но чаще люди руководствуются убеждением, что эгоизм есть испорченность сердца и человек должен руководиться принципами, противоположными эгоизму. И здесь Николай Гаврилович применяет свой антропологический метод, суть которого в том, что на человека нужно смотреть как на одно существо, имеющее только одну натуру. Не стоит разрезать его жизнь на половины, принадлежащие к разным натурам, чтобы рассмотреть каждую из них. Даже если изучать только одну какую-нибудь деятельность человеческого организма, нельзя забывать о его связи со всем организмом.

Таким образом, в жизни человека, в его мотивах нет ничего двойственного. Не существует двух основных законов, различных или противоположных между собой, а все разнообразие человеческой жизни происходит из одной натуры, по одному закону.

Н.Г. Чернышевский не заостряет внимания на тех действиях и чувствах человека, которые всеми признаются за эгоистические, происходящие из личного расчета. Ведь с ними все ясно и он обращает внимание на те чувства и поступки, которые носят противоположный характер. При тщательном рассмотрении их мы увидим, что в основе их лежит все тот же расчет, личная польза, иными словами, эгоизм. Николай Гаврилович подтверждает это многочисленными примерами, которые понятны и тем, кто не привычен к психологическому анализу.

Если муж и жена жили между собой хорошо, после смерти мужа, жена искренне печалится о его кончине, но что она говорит при этом? «На кого ты меня покинул? Что я буду без тебя делать?» Обратим внимания на «меня, я», в которых смысл печали. Или возьмем в качестве примера чувства матери кпогибшему ребенку. «Как я тебя любила! Как я любовалась на тебя, ухаживала за тобою! Скольких страданий, скольких бессонных ночей ты стоил мне! Погибла в тебе моя надежда, отнята у меня всякая радость!» И снова «я, мое, у меня». Что мы видим здесь в итоге? Эгоизм.

Также эгоизм может быть и причиной самопожертвования, например, жители Сагунта перерезались, чтобы не стать рабами Аннибала, геройство, совершенное с расчетом, ведь они привыкли быть свободными. И разберем такой случай, как преданность. Что заставляет человека ухаживать за своим больным другом? Ведь он тратит свое время, отказывается от свободы и удовольствий. А все потому, что чувство дружбы развилось так сильно, что это приносит ему больше удовольствия, чем свобода. По этим же причинам человек отказывается от каких-нибудь наслаждений и выгод ради служения чему-либо.

Мы видим, что какая-либо потребность развивается в человеке так сильно, что ему даже приятно пожертвовать другими потребностями. Конечно эти случаи отличаются от такого расчета, где люди жертвуют деньги для удовлетворения какой-нибудь страсти, но все они подходят под один закон - более сильная потребность берет верх над менее сильными и приносит их в жертву себе.

Человек поступает так, как ему приятнее поступать. При этом отдельный человек называет добрыми те действия, что полезны для него и в мнении общества добро то, что полезно для него. И общечеловеческий интерес стоит выше выгод людей и групп. В истории немало примеров, когда интересы одной нации, возвышенные над остальными, в итоге губят себя. Завоеватели всегда заканчивают тем, что сами оказываются разрушенными и завоеванными.

Мы уже поняли, что суть всех человеческих стремлений в удовольствии, получении наслаждений. Н.Г. Чернышевский пишет, что существуют разные виды наслаждений: мимолетные и долговечные, материальные и духовные. И действительным источником прочной или долговечной пользы является качества, которые лежат в самом человеческом организме, т.е. духовные.

И таким образом, Н.Г. Чернышевский вывел закон, доказывающий единство натуры человека - принцип «разумного эгоизма». Он противопоставляет грубому эгоизму, которым охвачены непросвещенные люди, стремящиеся только к личной выгоде, эгоизм разумный, эгоизм просвещенного человека. Следование натуре, естественному зову сердца - эгоизм разумный, окультуренный, очеловеченный. Повторимся в том, что главный смысл существования человека - польза. Но эта польза должна быть не личной, а общей. Главный нравственный принцип Н.Г. Чернышевского - «люби другого, как себя».

Дальнейшее развитие концепция «разумного эгоизма» получает в романе Н.Г. Чернышевского «Что делать?». Эта концепция разворачивается в суждениях и поступках персонажей. В романе Николай Гаврилович пишет о «новых людях», предлагает программу их поведения. «Новые люди» - не единый совершенный образ, это люди разные по характеру, по степени эмоционального отклика на социальные проблемы. Объединяет же их одно слово -польза, однако оно не синонимично слову «выгода», ведь эти люди действуют не ради своих личных целей, а на благо всего общества. «Новые люди» действуют согласно принципу «разумного эгоизма», учитывают интересы других людей и отказывают себе во многом ради пользы других. Форма их идеологии -работа ради пользы других, исходят из своего представления о долге. Они честны, полны жажды деятельного добра, не мыслят личного счастья без счастья других. Но для чего нужны эти люди, каково их предназначение?

Не будем забыть о просветительских идеях Н.Г. Чернышевского, о его желании преобразовать наше общество, направить его на путь к социализму. После Великой реформы Александра II, Николай Гаврилович пришел к выводу, что граждане в нашем государстве лишены инициативы, наши социальные классы не ведут себя как общественно-политические. И причина этому вертикальный характер системы, возведение послушания в закон и обезличенность наших людей. Для того чтобы достичь политического уровня нужно сначала индивидуально освободиться от системы. В этом и предназначение «новых людей». Н.Г. Чернышевский пишет, что этот тип людей зародился недавно и быстро исчезнет, когда выполнит свою программу модернизации общества. Начало этого процесса он и описывает в своем романе «Что делать?».

Наибольшее внимание, после выхода романа, было уделено именно разумным эгоистам Н.Г. Чернышевского. Г.В. Плеханов упрекал его в излишней рассудочности, В. В. Зеньковский говорил, что эгоистический корень всех движений не отнимает цену у героизма и благородства. В связи с этим Н.О. Лоссков утверждает, что «новые люди» не эгоистичны, а просто скромны и эта скромность не позволяет им прибегать к таким словам, как совесть, честь и идеал. Также были даны и другие названия «новым людям»: хорошие, счастливые, положительные.

Не смотря на многочисленную критику романа, никто не отрицал его нравственного значения. Н.А. Бердяев писал, что Н.Г. Чернышевский боролся за освобождение человека, был против власти общества над человеческими чувствами.Об одном из этих чувств мы поговорим ниже.

2.2 Концепция позитивной любви

Современные исследователи чаще всего рассматривают роман Н.Г. Чернышевского «Что делать?» как социально-экономический или моралистический трактат. Но сам автор отмечает, что «содержание повести - любовь, главное лицо - женщина». И. Паперно отмечает, что этот роман социальная и эмоциональная утопия. В нем развернута оригинальная философско-этическая концепция любви, которую можно назвать вполне новаторской и не потерявшей актуальности и в наше время.

Позитивистские представления о любви были взяты Н.Г. Чернышевским не от О. Конта, а от Л. Фейербаха. И эти идеи он связывает со своей теорией «разумного эгоизма» - чтобы стать «разумным эгоистом» мужчина должен полюбить женщину. При этом любовь не это не страсть или страдание, а скорее разумный и эгоистический расчет, но не в материальной или социальной сфере, а в духовной. Брак следует заключать именно по этому расчету.

Николай Гаврилович предлагал переустроить семейную жизнь, считая ее фундаментом для перестройки общества. Н.Г. Чернышевский уверен, что положительная любовь признана носить межличностный характер и направлена на благоустройство общества. Мужчина, которому по природе не достает любовного темперамента, получает в браке физическую и моральную поддержку. И брак становится мастерской, в которой, формируются будущие общественные отношения, основанные на принципе «разумного эгоизма».

Представление о позитивной любви строилось Н.Г. Чернышевским по принципу от противного. Если романтизм рассматривал 2 вида любви - платоническую и плотскую, то позитивизм считал наличие плотской любви химерой. Идеал пассивного страдания сменяется представлением об этом чувстве как о бурном излучении жизненной энергии, направленной на душевное самосовершенствование и разумное преобразование мира. Сам Н.Г. Чернышевский верил, что полюбив и женившись на любимой женщине, приобретет опыт, который позволит ему заняться переустройством общества.

В своей диссертации Чернышевский показал, что существуют позитивные, научные доказательства прекрасного. Например, аристократическая «порода» является биологической гарантией того, что такая женщина прекрасна. Также Николай Гаврилович ставил перед собой задачу научно разработать не только идеал женщины, но и природу любви. Он считал, что истинная любовь возможна в том случае, если мужчина выступает в роли учителя, а женщина - ученицы. И обосновывает неотвратимость супружеской измены, о которой мы поговорим позже.

Для Н.Г. Чернышевского удовлетворенная и реализовавшаяся в браке любовь была источником энергии, направляемая на общественную деятельность. Брак как символический акт самореализации, духовное перерождение. Он сам писал своей жене: «Ты источник моего довольства самим собою, ты причина того, что я из робкого, мнительного, нерешительного стал человеком с силой воли, решительностью, силою действовать». Для «новых людей» брак связывается с мечтой об общественном служении, освобождением женщины, переустройство общества.

Также от брака выигрывает не только мужчина, он еще и помогает своей жене, освобождает ее от домашнего гнета и развивает ее ум с помощью образования. Роль освободителя и наставника женщины как стремление стать спасителем и учителем человечества. Быть учителем женщины означало исполнить свой общественный долг, мужчина способствовал возвышению женщины и одновременно благодаря ей возвышался сам. Также это способствовало исправлению положения падших женщин, Н.Г. Чернышевский считал их существование социальной проблемой, которая требовала немедленного решения.

Н.Г. Чернышевского возмущает всякое неравенство, женщина должна быть равной мужчине. И чтобы исправить это положение, порядочный человек обязан ставить свою жену выше себя - это временный перевес для будущего равенства. Женщины не «слабый пол», это предрассудок, втолкованный им. На самом деле их организм крепче. Еще женщины, утверждал он, заслуживают компенсации за все века угнетения - он предлагал даровать им право на неверность и это право присуще только им.

Он рассматривает половую активность мужчин как избыточную трату физических сил, которая ведет к преждевременному старению и смерти. Воздержание, благотворное для здоровья мужчин, вредит здоровью женщин. И говорит о смене уже не только семейных, но и половых ролей.

Один мужчина не может удовлетворить эмоциональные и сексуальные потребности женщины, а неудовлетворение этих потребностей может привести женщину к гибели. И Н.Г. Чернышевский выдвигает оригинальную идею о том, что необходимо присутствие третьего лица, которое не погубит семью, а укрепит. Любовник осуществляет роль медиатора между мужем и женой, в этом его позитивная функция. Супружеская измена не негативный фактор, а фундамент эмоциональной гармонии и социального равновесия. Это равновесие достигается путем торжества принципа медиации, с его помощью устраняются личные конфликты и индивидуальная ответственность, примиряются все человеческие противостояния, уравниваются и связываются в единую структуру. Ключ к счастью - присутствие медиатора в каждой паре.

В таком устройстве человеческих отношений Н.Г. Чернышевский видел прообраз нового социального устройства, гармонический рай на земле, основанный на принципе коллективизма, примененного ко всем областям человеческой жизни, личной и общественной. Общественная гармония как продолжение гармонии семейной, так как любовь - это опосредованное чувство, имеющее коллективистскую природу.

Любимой идеей Н.Г. Чернышевского является то, что любовь к женщине стимулирует энергию и заставляет участвовать в реальной жизни. Любовь - это продолжительное, сильное и здоровое возбуждение нервов, которое должным образом укрепляет нервную систему. Следовательно, умственные, моральные и физические силы растут пропорционально любви, и страсть, дает человеку энергию работать.

Таким образом, концепция «положительной любви» включает следующие элементы:

) отношения любящих по смехе учитель - ученица;

) благотворная супружеская измена;

) посредничество другого мужчины и образование тройственного союза;

) разумный расчет в планировании брака.

Следует отметить, что Н.Г. Чернышевский не только описал свою концепцию в романе «Что делать?», но и реализовал ее на практике в своей собственной семейной жизни и отношениях с женой.

Также Н.Г. Чернышевский разработал весьма оригинальную типологию любви, в своем романе он изображает четыре разновидности любви, от самой примитивной до самой совершенной.

) первая разновидность - еще вовсе не любовь, а смесь разных чувств, проиллюстрированная в романе на примере чувств М. Сторешникова к Вере Павловне. Как отмечает другой персонаж этого произведения, Д. С. Лопухов - это просто чувство, а не страсть, которая отличается силой и не настоящая любовь, отличная альтруистическим порывом и самоотверженностью. Такое чувство может вызвать только жалость, а жалость унижает человека и ее не должно быть в гармоническом обществе будущего;

) вторая разновидность - любовь-сострадание. Такая любовь предполагает неравенство партнеров, бескорыстная забота о слабом близком. Такова, например, любовь А.М. Кирсанова к смертельно больной Н. Крюковой;

) третья разновидность или истинная страсть - она лишена жалости и жертвенности, это «положительная», созидательная любовь, такая как у Д.С. Лопухова и Веры Павловны. Есть в этом чувству и болезненное мучение, что говорит о недостаточной «позитивности», и безмятежное спокойствие, которое свойственно зрелым отношениям. Но настоящая любовь, по мнению Н.Г. Чернышевского, чувство спокойное и ровное;

) четвертая, высшая разновидность - более спокойное, зрелое, но в тоже время более нежное и интимное чувство. Чернышевский демонстрирует такое чувство на примере любви А.М. Кирсанова и Веры Павловны. Это чувство представляет собой не просто влечение к противоположному полу, а направлено на единственного его или единственную ее. Это зрелая и положительная любовь, которая сопровождается активной работой мысли и общественной деятельностью, бьющая через край жизненная энергия. И главная отличительная черта этого чувства - постоянство, такая любовь с течением времени не угасает, а становится все сильнее. Такая любовь не приходит к людям неподготовленным: она доступна только зрелой личности на высокой ступени ее развития. Глубина чувства зависит от нравственного развития личности.

Роман Н.Г. Чернышевского оказал большое влияние на русскую общественность, период второй половины XIX - начала XX века прошел под знаком этого произведения. Следствием было распространение фиктивных браков, при этом такой брак рассматривался не только как уловка к преодолению юридических препятствий к независимости женщины, но и в нем видели идеальный брак, признанный удовлетворять личные чувства и служить всеобщему счастью. Также были попытки реализовать своеобразные варианты коммун - швейные мастерские. Например, писательница Е.Н. Водовозова рассказывает о судьбе двух таких петербургских затей. Но они не увенчались успехом и быстро распались из-за разногласий и экономических трудностей.

И все-таки роман «Что делать?» не утратил своего влияния и на литературу, и на общество. И продолжает интересовать исследователей разных направлений. Для социологии он также имеет некоторую ценность, как историческое наследие одного из протосоциолов, и как актуальные идеи о развитии личности, межличностных и семейных отношениях.

Заключение

Таким образом, мы подчеркнули важность творческого наследия Н.Г. Чернышевского для социологии. Нами были рассмотрены его идеи и предложена типология воззрений Николая Гавриловича, которую разработал И.К. Панин. Мы согласись с его классификацией, доработали и дополнили ее, таким образом, она приняла следующий вид: общественно-политические взгляды, философско-социологическая концепция, вопросы этики и эстетики, историческая концепция. Обозначили сложность интерпретации его взглядов, надеемся, что наша работа может послужить материалом для дальнейшего изучения фигуры Н.Г. Чернышевского как протосоциолога.

Также мы изучили одну из его работ «Антропологический принцип в философии». Этот принцип заключается в том, что материальные и духовные явления являются неделимыми в жизни человека и человеческие качества объясняются их природным происхождением. На основе антропологического принципа Николай Гаврилович вывел концепцию разумного эгоизма, объясняющую, что человек в своем поведении руководствуется только личной выгодой.

В современном обществе стали обращать внимание на новые области исследования. Одной из такой сфер является любовь. Так, например, П.А. Сорокин свою последнюю книгу посвятил именно социологии любви, для него любовь - это энергия. Но в этой сфере выдвигал свои идеи и Н.Г. Чернышевский. Концепция позитивной любви, также построенная на антропологическом принципе, доказывает, что любовь стимулирует энергию и человек с ее помощью может служить на благо общества.

Конечно, многие идеи Н.Г. Чернышевского являются утопическими, но это не уменьшает их значимости.

Список литературы

1. Антонов, В.Ф. Историческая концепция Н.Г. Чернышевского / В. Ф. Антонов // Вопросы истории. - 2006. - №1. - С. 3-19.

Антонов, В.Ф. Н.Г. Чернышевский о пореформенной России / В.Ф. Антонов // История СССР. - 1989. - №2. - С. 20-38.

Вайсман, М.И. Проблемы освещения романа Н.Г. Чернышевского «Что делать?» в научной и критической литературе (1863-2010) / М.И. Вайсман // Вестник Пермского университета. Сер.: Российская и зарубежная филология. - 2011. - Вып. 3 (15). - С. 130-138.

Демченко, А.А. Николай Чернышевский: к 180-летию со дня рождения / А.А. Демченко // Известия Саратовского университета. Сер.: Филология. Журналистика. - 2009. - Т. 9. - Вып. 1. - С. 36-44.

Егоров, Б.Ф. Русские утопии XIX века / Б.Ф. Егоров // Звезда. - 1996. - №12. - С. 185-190.

Жажская, А.С. «Новая женщина» Н.Г. Чернышевского: дискуссии вокруг романа / А.С. Жажская // Культурная жизнь Юга России. - 2008. - №4 (29). - С. 97-98.

Засухина, В.Н. Антропологизм философии П.Д. Юркевича в контексте его полемики с Н.Г. Чернышевским / В.Н. Засухина // Вестник Читинского государственного университета. - 2012. - № 1 (80). - С. 116-121.

Кареев, Н.И. Основы русской социологии / Н. И. Кареев. - СПб.: Издательствово Ивана Лимбаха, 1996. - 216 с.

Кокарева, Ю.В. Нравственный идеал в философии русского народничества (Н.Г. Чернышевский, Н.К. Михайловский) / Ю.В. Кокарева // Гуманитарный вектор. - 2009. - №2. - С. 29-33.

Кравченко, А.И. Социология труда: тенденции и итоги развития / А.И. Кравченко // Социологические исследования. - 1994. - № 6. - С. 40-49.

Манова, Е.Н. «...сделать это издание я считал своим долгом»: (к истории создания первого собрания сочинений Н.Г. Чернышевского) / Е.Н. Манова // Известия Саратовского университета. Сер.: История. Международные отношения. - 2007. - Вып. 2. - С. 89-95.

Никифоров, Я.А. Знание как движущая сила социального прогресса в творчестве Н.Г. Чернышевского / Я.А. Никифоров // Известия Саратовского университета. Сер.: Социология. Политология - 2010. - Т.10. - Вып. 1. - С.3-5.

Никифоров, Я.А. Личность как основание социального изменения в дискурсе Н.Г. Чернышевского / Я. А. Никифоров // Известия Саратовского университета. Сер.: Социология. Политология. - 2011. - Т.11. - Вып. 4. - С. 3-4.

Никифоров, Я.А. Механизм социального изменения в творчестве Н.Г. Чернышевского / Я.А. Никифоров // Известия Саратовского университета. Сер.: Социология. Политология. - 2011. - Т.11. - Вып. 2. - С. 25-27.

Никифоров, Я.А. «Новые люди» Чернышевского как агенты модернизации русского общества / Я.А. Никифоров // Известия Саратовского университета. Сер.: Социология. Политология. - 2010. - Т.10. - Вып. 3. - С. 30-32.

Никифоров, Я.А. Социально-политические взгляды Н.Г. Чернышевского в полемике по вопросу крестьянской реформы 1861 года / Я.А. Никофоров // Известия Саратовского университета. Сер.: Социология. Политология. - 2010. - Т.10. - Вып. 1. - С. 3-9.

Никифоров, Я.А. Становление социологического дискурса в литературно-публицистическом творчестве Н.Г. Чернышевского / Я.А. Никифоров // Известия Саратовского университета. Сер.: Социология. Политология. - 2008. - Т.8. - Вып. 2. - С. 6-10.

Паперно, И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский - человек эпохи реализма / И. Паперно. - М., 1996. - 208 с.

Полевой, Ю.З. Маркс и Чернышевский / Ю.З. Полевой // История СССР. - 1978. - №5. - С. 38-55.

Плимак, Е. «Вечная история». Чернышевский и Достоевский / Е. Плимак // Свободная мысль. - 2007. - №8. - С. 170-184.

Сорокин, П.А. Таинственная энергия любви / П.А. Сорокин // Социологические исследования. - 1991. - № 8. - С.121-137.

Тихомиров, В.В. Развитие литературно-критического метода Н.Г. Чернышевского / В.В. Тихомиров // Вестник КГУ им. Н. А. Некрасова. - 2009. - №3. - С. 157-167.

Чернышевский, Н.Г. Сочинения в 2-х т. / Н.Г. Чернышевский. - М.: Мысль, 1986. - Т.1. - 805 с.

Чернышевский, Н.Г. Сочинения в 2-х т. / Н.Г. Чернышевский. - М.: Мысль, 1986. - Т.2. - 805 с.

Чернышевский, Н.Г. Что делать? / Н.Г. Чернышевский. - Нальчик.: Эльбрус, 1973. - 528 с.

Щукин, В.Г. Блеск и нищета «позитивной эротологии» / В.Г. Щукин // Вопросы философии. - 2002. - №1. - С.140-150.

47. Политические и правовые взгляды А. Герцена и Н. Чернышевского

Все направления общественно-политической мысли, развитые в Западной Европе, были восприняты в России 19 в. с учетом ее глубокого своеобразия, которое признавали как консерваторы, так и либералы. Это касается и радикального направления, представленного на Западе социалистическими учениями. В России радикальное течение общественной мысли представляет теория «русского (крестьянского) социализма».

У ее основания стоял революционный публицист Александр Иванович Герцен (1812-1870 гг.). Его взгляды отражены в обширной публицистике, в частности в брошюре «О развитии революционных идей в России». Герцен воспринял у славянофилов присущую им идеализацию русской сельской общины. Он считал, что в русском крестьянском мире содержатся три начала, позволяющие осуществить экономический переворот, ведущий к социализму: право каждого на землю; общинное владение землей; коллективное управление «миром». Эти общинные начала препятствуют развитию на селе капиталистических отношений. Именно они позволяют, минуя капитализм, напрямую перейти к социалистическому строю. Таким образом, главной особенностью социализма в России должна стать опора на крестьянскую общину. Герцен писал: «Слово «социализм» неизвестно нашему народу, но смысл его близок к душе русского человека, живущего свой век в сельской общине и в работнической артели». Проблема заключается в том, чтобы соединить общинный коллективистский дух с правами личности, индивида. «Сохранить общину и освободить личность – вот основной вопрос русской революции», - писал Герцен. Он говорил о неизбежности насильственного свержения существующего строя. Тем не менее, пока есть возможность мирного разрешения социальных проблем, ее необходимо использовать. Для этого Герцен разрабатывал идею созыва всенародного Великого Собора, которой отменит крепостничество и узаконит пропаганду идей социализма.

Близок идее «русского социализма» писатель Николай Гаврилович Чернышевский (1828-1889 гг.), автор статьи «Экономическая деятельность и законодательство» и других. Когда в ходе проведения аграрной реформы 1861 г. обсуждался вопрос о судьбе крестьянской общины, Чернышевский выступал против ее разрушения. Преимущества общины сильнее ее недостатков, считал он. В будущем на основе трудовой кооперации, подобной той, что сохраняется в крестьянской общине, возможно построение нового общества (Чернышевский избегал термина «социализм»). Одним из важных условий для этого является участие граждан в делах управления: «Демократия требует самоуправления». Правительство должно быть всего лишь одной из сил, воздействующих на жизнь страны, наряду с общиной, профессиональным объединением, местным самоуправлением. В конечном итоге следует создать многоступенчатую систему местного самоуправления, «доведя» ее до федеративного устройства России. Примером для этого Чернышевский называл США.

48. Учение о государстве М. Вебера

Макс Вебер (1864-1920 гг.) – немецкий социолог и политический философ. Среди его научных трудов – «Политика как призвание и профессия», «Экономика и общество». Вебер является создателем оригинальной теории господства, которое он понимал как возможность аппарата власти гарантировать порядок (послушание группы людей приказам) путем угрозы или же применения насилия. Структура господства включает 3 элемента: господствующее меньшинство (элита); аппарат управления (функционеры); подчиненная масса. Важнейшее значение в определении господства Вебер придавал фактору монополии на насилие.

Согласно ему, логика исторического развития предполагает смену «союзов» (неформализованных объединений на основе личной договоренности) «институтами». Последние характеризуются наличием рациональных норм и аппарата принуждения. К числу «институтов» относится государство. Макс Вебер выделял несколько главных признаков государства. Это наличие административного и правового порядка; распространение их силы на определенную территорию; принудительный характер их действий; монополия на легитимное применение насилия. Последнему придавалось особенное значение. Насильственные социальные действия, по Веберу, исторически предшествуют политическим и правовым институтам. Они постепенно легитимизируются государством (политическим сообществом) постольку, поскольку то соединяет физическое насилие с властью над жизнями своих членов.

Стабильность любого политического режима зависит от способности властей обеспечить легитимность, т.е. сформировать в массах убеждение, что именно сложившийся порядок является наилучшим из всех возможных. Итак, легитимность означает психологическое оправдание господства и его институциализацию в форме государства. Существует 4 способа легитимизации «института»: в силу рациональных правил; в силу ценностно-рациональных верований; в силу эмоциональных верований; в силу традиции. Соответственно есть 3 основных типа легитимного господства: рационально-правовое; традиционное; харизматическое. Первый тип характеризуется наличием рациональных правовых норм и профессионального аппарата управления (бюрократии), которые создают «безличностный порядок». Второй тип опирается на веру в святость давно установившегося порядка и почитание авторитета властителя. Он имеет 2 модификации: патриархальное и сословное господство. Третий тип предполагает безусловную и иррациональную веру в сверхъестественные качества личности вождя (его харизму).

К признакам бюрократии как «идеального типа» Вебер относил следующие: служебный долг, квалификации, служебная иерархия, документирование деятельности аппарата, специальная подготовка, регламентация управленческого процесса. Он считал, что важно поддерживать отношения между «правителями» и «бюрократами», не давая вторым превратиться в омертвевшую структуру (бюрократию в негативном смысле). Для предотвращения этого возможно совершить «цезаристский поворот» в форме плебисцита или волевого решения сильной личности вождя. Плебисцитарная демократия, считал Вебер, способна пресечь тоталитарное господство бюрократии.

Хотя право не обязательно связано с государством и может гарантироваться любыми другими институтами социального господства (семья, род, ассоциация), для современности больше характерно именно государственное обоснование права. Таким образом, правовой порядок представляет собой рационализированные правила применения насилия в ходе осуществления политического господства. Правом немецкий мыслитель называл такой вид легитимного порядка, значение которого «внешне гарантировано возможностью принуждения со стороны особого штата людей, уполномоченного обеспечить соблюдение порядка путем применения силы и наложения наказаний за его нарушение».

Проблемы форм государства, его задач, методов политической деятельности, связи государства и права, основных принципов и форм (источников) права, проблема прав личности и др. В предмет истории политических и правовых учений включаются только учения, содержащие решения общих проблем теории государства и права. Почти каждая из отраслевых юридических наук имеет свою историю (история основных школ...

Конт отвергал все попытки философии познать сущность вещей и провозглашал главной задачей философии ответы на вопросы, как возникают и протекают те или иные явления. Вся история развития мышления м.б. представлена в трех стадиях: теологической, метафизической и позитивной. Причина морального и политического кризиса общества, а также революционных настроений, - в глубоком разногласии умов и...

: Гомер, Гесиод, Солон, Пифагор, Гераклит. 2. Нормативизм (Т. Кельзен). ЭКЗАМЕНАЦИОННЫЙ БИЛЕТ № 3. по курсу ИСТОРИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ И ПРАВОВЫХ УЧЕНИЙ 1. Политико-правовые взгляды Демокрита, софистов и Сократа. 2. Солидаризм (Л. Дюги). ЭКЗАМЕНАЦИОННЫЙ БИЛЕТ № 4. по курсу ИСТОРИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ И ПРАВОВЫХ УЧЕНИЙ 1. Политико-правовые учения Платона. 2. ...

И правовых учений прошлого, а именно их история. Выяснение смысла этой историчности значимо для характеристики, как предмета дан­ной дисциплины, так и ее методологии. 2. Методологические проблемы истории политических и правовых учений История политических и правовых учений, как самостоятель­ная юридическая дисциплина вместе с другими юридическими дисциплинами относится к числу...