О каких заповедях идет. Семь заповедей сынов ноаха

«Письма Баламута» Клайва Льюиса - уникальное произведение. Это и повесть в лучших традициях эпистолярного жанра, и философская притча, и аллегорическое религиозное наставление.

«Письма» были созданы в 1941-1942 годах, когда успешный оксфордский профессор делал свои первые шаги в мире художественной литературы. На его счету было несколько ранних стихотворных сборников, первая часть «Космической трилогии» и «Страдание» на религиозную тематику. После публикации «Писем Баламута» о Льюисе стали говорить, как о талантливом прозаике. Ему еще предстоит написать десяток замечательных философско-религиозных произведений и создать культовые «Хроники Нарнии», которыми будет зачитываться весь мир. Но история Клайва Льюиса-писателя начиналась именно с «Писем Баламута».

Военный проповедник из Оксфорда

Шла Вторая мировая война. Клайв Льюис, уже испытавший тяготы солдатской жизни во время Первой мировой и потерявший боевого товарища, записывается в ополчение. Уважаемого профессора английской литературы приглашают вести радиопередачи, но не по филологии. Во время войны людям нужна не занимательная наука, а вера. Так Клайв Льюис, сравнительно недавно перешедший от атеизма к христианству, становится проповедником.

Свои религиозные выступления он облекает в занимательную форму. Перво-наперво Льюис выбирает абсолютно нетрадиционного проповедника - им становится Сатана. Эти необычные поучения получили распространение в печати. Так, в 1941-м газета The Manchester Guardian публикует письма «От беса к бесу». Позже Льюис дал своему представителю преисподней игривое имя Баламут, а разрозненные произведения были собраны в целостный роман в письмах и названы «Письмами Баламута».

Литературный успех

В 1959 году успешный проект получил продолжение в книге «Баламут предлагает тост». Несмотря на то что автор собирался создать проповедь от лица антагониста черта - архангела, публике больше нравилось слушать смелые наставления, исходящие из уст мифологического представителя темных сил.

Во второй части Баламут отправляется на выпускной банкет бесов-искусителей и произносит длинную речь. А поскольку времяисчисление у представителей потустороннего мира несколько отличается от человеческого, выпускной речи хватило на целое произведение.

«Баламута» неоднократно собирались экранизировать. Права на создание киноверсии были выкуплены еще в 50-е годы, однако дата релиза оттягивалась от года в год. В 2008-м 20th Century Fox начинает работать над сценарием, создает шорт-лист предположительных режиссеров и называет датой релиза 2010 год. Однако съемки так и не состоялись - создатели побаивались вкладывать деньги в фильм, сделанный на основе безфабульного романа в эпистолярном жанре. Пока что «Письма Баламута» ждут своего времени и своего режиссера.

Иллюзия «настоящей жизни», или Как вести подопечного

«Письма Баламута» состоят из тридцати одного послания. Их адресатом является племянник беса Баламута Гнусик. Во вступлении автор предупреждает доверчивого читателя не принимать все написанное Баламутом за чистую монету, ведь Дьявол - отец лжи, так что даже названное правдой может не соответствовать истине.

В первом письме многоопытный дядя Баламут, занимающий административную должность в адской бюрократии, поучает своего молодого племянника Гнусика, как правильно вести «подопечного», то есть человека, и не дать ему перейти на сторону Врага. Самое главное в этом нелегком деле поддерживать постоянный контакт с тем, что люди называют «настоящей жизнью», ведь обитатели земли бесконечно порабощены обыденным.

К примеру, однажды у Баламута был подопечный - крепкий атеист. Этот самый атеист однажды засиделся в библиотеке и стал задумываться. Враг со своими гнусными речами оказался тут как тут. Баламут понимал, что самое верное в этой ситуации направить подопечного к «настоящей жизни». Он сразу же навеял человеку чувство голода. Враг, по всей видимости, нанес ответный удар (бесы, увы, не могут читать его мысли), внушив, что занятия с книгами намного важнее обеда. Тогда Баламут настойчиво предложил подопечному сперва наполнить желудок, а уж потом обратиться к размышлению над столь серьезными вещами.

Человек заметно повеселел и вышел на улицу. Баламут тут же подсунул ему еженедельную газету, автобус, идущий по привычному маршруту, и пеструю толпу горожан. Все эти атрибуты «настоящей жизни» тут же вывели подопечного с опасного пути, на который он едва не оступился в библиотеке Британского музея. Когда у людей перед глазами есть знакомое и привычное, они просто не могут верить в незнакомое и непривычное. Кстати, тот самый атеист по-прежнему пребывает в доме Отца Баламута, Гнусика и прочих им подобных.

Сбивать человека с вражеского пути, на самом деле, очень непросто. Приходится тщательно вникать в психологию подопечного, ведь бес никогда не был человеком, в чем его огромный минус перед Врагом. Потому, поучая юного бесенка-искусителя, Баламут много рассуждает о человеческих эмоциях. Так, одиннадцатое письмо он целиком посвящает смеху.

Смех, оказывается, бывает разным. В большинстве своем это довольно безобидный инструмент, но иногда он несет опасность. Вот, например, радость. Ее испытывают влюбленные, добрые друзья, увидевшиеся после разлуки, люди, слушающие хорошую музыку. Радость - это необъяснимое учащение ритма блаженных эмоций, оно совершенно непонятно для чертей, зато, говорят, что-то подобное наблюдается в Раю.

Но есть и полезный смех. Бесы называют его развязным. Он не стоит особых усилий, высмеивает добродетель и притупляет ум. Многие человеческие обитатели дома Отца Баламута, Гнусика и прочих им подобных наивно считают, что радость и развязный смех - практически одно и то же. На самом деле между этими двумя видами смеха лежит огромная пропасть.

Важнейшее задание беса - свести жизнь человека к какому-нибудь пороку. Не мелкому прегрешению (это достойно лишь чертят-пакостников), а непоправимому духовному уродству, с каким в рядах Врага по головке не погладят и неизменно спишут беднягу в дом Отца Баламута, Гнусика и прочих им подобных.

Так, в двадцать четвертом письме Баламут дает племяннику мастер-класс о том, как привить человеку гордыню. В этом важно не оступиться и не привести подопечного к самолюбию, социальному чванству, что в сравнении с истинной духовной гордыней - всего-навсего ерундовые пороки. Важно всегда удерживать подопечного в тонусе, не позволяя ему задаваться опасным вопросом «А за что собственно я себя хвалю»?

Есть масса путей, по которым можно привести человека к духовной гордыне, но самый коварный лежит через веру. Нужно сперва позволить подопечному уверовать, а потом постепенно натолкнуть его на мысль о том, что христиане лучше, совершеннее неверующий. Пусть он думает, что христианство - мистическая каста, а он - посвященный, избранный, сверхчеловек. Пусть он презирает всех, кто не с ним, а, если будет позволять власть, пусть гнобит их и уничтожает. Вот это и есть настоящая духовная гордыня!

Потеря души, или Чего Он на самом деле хочет?

Но вот новичок искусительного дела Гнусик теряет душу. Да-да, его подопечный нежданно прозрел, а вместе с ним на несколько мгновений прозрел и бес Гнусик. И он увидел, как это существо из грязи и пыли, зачатое в постели и названное человеком, стоит перед теми, перед кем он, Гнусик, может только ползать. Это крошечное создание теперь видит Их, видит Его, в то время как для беса Они - источник ослепительного света, что выедает глаза и прожигает кожу.

Повесть Клайва Льюиса «Письма Баламута»: краткое содержание

Глава 10 СЛЕПОРОЖДЁННЫЙ

Дионисий. Беседа с самарянкой (слева). Исцеление слепорожденного (справа) Собор Рождества Богородицы. Ферапонтов Белозерский монастырь

«И, проходя, увидел Иисус человека, слепого от рождения. Ученики Его спросили у Него: Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? Иисус отвечал: не согрешил ни он, ни родители его…» (ст. 1-3). Слово «проходя», скорее всего, указывает на то, что Иисус увидел слепого в тот самый момент, когда вышел из храма и скрылся, ибо собеседники хотели побить Его камнями. Союз «и», с которого начинается повествование, напрямую связывает его с тем, о чем шла речь в предыдущей фразе, поэтому есть все основания говорить о том, что чудом исцеления слепорожденного заканчивается рассказ об Иисусе на празднике Кущей. В этой связи нельзя не вспомнить, что шалаши для того, чтобы праздновать Суккот, необходимо строить таким образом, чтобы сквозь ветви, которыми они покрыты, можно было бы видеть небо и свет звезд. Поэтому не случайно слепорожденный впервые в своей жизни увидел свет звезд именно в дни этого праздника.

Из истории иудаизма времен Иисуса и более раннего периода, как и из практики средневековой синагоги, которая нам достаточно хорошо известна по Талмуду и трудам писателей иудейского средневековья, можно понять, что и болезнь, и физическое уродство или любой физический недостаток, и беда, случившаяся с человеком, воспринимались именно как наказание за грех. Но поскольку человек, о котором идет речь в 9-й главе, родился слепым, объяснить его слепоту как наказание, посланное ему за грех, довольно трудно. Поэтому ученики спрашивают Иисуса: так кто же согрешил – он или его родители?

У этого вопроса есть еще один, дополнительный смысл. В иудейской традиции существовало мнение, что и в утробе матери младенец может согрешить, а следовательно, может быть наказан еще до рождения. Значит, болезнь или беда как наказание – это довольно типичное для иудаизма понимание неких закономерностей человеческой жизни. Но Иисус восстает против этого, говоря: «Не согрешил ни он, ни родители его».

Для современной практики православия объяснение болезни и беды как наказания тоже не так уж необычно – недаром в народе говорят: «Бог наказал». И люди, когда с ними что-то случается, часто ищут этому объяснение, спрашивая себя: за что мне послана болезнь или беда, почему болеет мой ребенок? Вместо того чтобы прорываться сквозь беду или болезнь, человек погружается в свое прошлое и действительно находит какие-то причины, поскольку, как все мы, делал что-то дурное. Однако ситуация от этого не меняется. Вот почему поиски ответа на вопрос «за что?» – один из самых страшных тормозов, не только мешающих нам разумно относиться к жизни, но и не позволяющих Богу беспрепятственно действовать в нашей жизни.

Можно утверждать, что наше представление о том, что та или иная болезнь есть наказание Божие, – одна из ярчайших форм прямого непонимания того, чему учит нас Иисус. Мы должны отказаться от такого способа видения болезни и беды. Если же мы пойдем этим путем, то никогда не справимся с тоской и унынием, которые, как правило, сопутствуют болезни и беде; этот фатализм станет нас душить и в конце концов разрушит.

Помню, когда я еще был ребенком, соседка по квартире с упоением рассказывала историю об одной комсомолке, которая на Немецком кладбище, глядя на надгробие в виде молящегося ангела, сказала: «А вот я плюну ему в лицо, и мне ничего не будет». «Плюнула, – говорила с пафосом эта добрая женщина, – выбежала с кладбища и попала под трамвай». Ничего не скажешь, хорош Бог, который убивает несчастную и распропагандированную девушку за глупый поступок! Разумеется, такие совпадения случаются, но речь здесь следует вести не о действии Божием, а о человеческой глупости и злобе. Злобный человек, если не может наказать кого-то сам, надеется, что это сделает Бог.

Но из Евангелия ясно, что Бог не наказывает, а милует, не карает, а спасает. Образ карающего, убивающего Бога пришел из языческих религий. Это Аполлон, который убивает людей солнечными лучами – палящими и острыми, как стрелы. Это и другие боги греческой и восточных религий, которые требуют все новых и новых кровавых жертв. Значит, о подобных проявлениях язычества как в недрах ветхозаветного иудаизма, так и в христианстве нужно и задумываться и говорить, чтобы преодолевать их в себе. И вероятно, не случайно так ярко говорится об этом в самом начале рассказа о слепорожденном.

Итак, Иисус отвечает Своим ученикам: «Не согрешил ни он, ни родители его», – а затем продолжает: «Мне должно делать дела Пославшего Меня, доколе есть день; приходит ночь, когда никто не может делать». Так выглядит это место в Синодальном переводе Нового Завета, авторы которого ориентировались на тексты средневековых рукописей Писания и сделанное на их основании издание греческого оригинала – так называемый textus receptus. Если же мы обратимся к древнейшим рукописям IV и V веков (на их основании издается на языке оригинала Новый Завет в Штуттгарте под редакцией Курта Аланда, Карло Мартини, Яниса Каравидопулоса и других), то увидим, что Иисус говорит: «Нам должно делать…» Следовательно, речь идет о том, что Он и Его ученики должны, «доколе день», действовать, делать все, что в Его и их силах, чтобы помочь тем, кому плохо. В словах «нам должно делать» Иисус призывает нас (каждого из нас!) быть активными участниками того доброделанния, на котором основываются наши личные отношения с Богом.

«Приходит ночь, когда никто не может делать», – говорит Он далее. Образ ночи, которая связывает человека по рукам и ногам, ночи-смерти, которая противопоставляется дню-жизни, достаточно типичен для рубежа нашей эры, для эпохи Евангелия. Его можно встретить и у греческих, и у восточных писателей, включая авторов поздних книг Ветхого Завета, и у римских писателей. У Катулла, например, в одном из его поэтических текстов есть такое выражение: «Nox est perpetua una dormienda», то есть «Ночью вечной нам всем придется только спать». Вечный сон, который наступает после жизни, – это смерть. Слова Иисуса о том, что нужно действовать, перекликаются с образом, известным нам по античной литературе.

Эти строки Евангелия вызывают в памяти стих из Второго послания апостола Павла к Фессалоникийцам: «Вы же, братия, не унывайте, делая добро» (2 Фес, 3:13; доктор Федор Петрович Гааз перевел это как «Спешите делать добро»). Вспоминается и шестая глава Послания к Гала-там, где говорится о том же: «Делая добро, да не унываем, ибо в свое время пожнем, если не ослабеем. Итак, доколе есть время, будем делать добро всем, а наипаче своим по вере» (ст. 9-10).

Итак, Иисус призывает «делать дела… доколе есть день». «Сказав это, Он плюнул на землю, сделал брение из плюновения и помазал брением глаза слепому, и сказал ему: пойди умойся в купальне Силоам… Он пошел и умылся, и пришел зрячим» (ст. 6-7). Что касается вещества, состоящего из земли и слюны, то в медицинском трактате времен поздней античности много говорится как о целительном действии слюны, так и о целительных свойствах земли. Поэтому человека того времени действия Иисуса шокировать не могли, они, скорее, воспринимались как обычное врачевание.

Но есть в этой сцене и другой смысл. Как говорит нам Книга Бытия, некогда Бог, взяв прах земной, сотворил человека и вдохнул в него жизнь. Иисус делает нечто подобное: берет землю и, увлажняя слюной, дышит на нее. Значит, здесь на наших глазах совершается нечто подобное творческому акту Бога. В результате слепой обретает зрение: войдя в купальню Силоам, он выходит из нее зрячим. Толкователями Евангелия давно было замечено, что этот текст связан с таинством крещения. Подобно тому как в купели человек рождается заново, слепой, омывшись в водах купальни, обретает зрение. Обретение веры, обретение той благодати, которая дается в таинстве крещения, делает духовно слепого человека зрячим, дает ему то зрение, которым он раньше не обладал. Поэтому рассказ о слепорожденном можно понимать как одну из бесед с теми, кто готовится принять крещение. Точно так же рассказ об исцелении расслабленного в пятой главе Евангелия от Иоанна можно понять как беседу о покаянии, толкование к таинству покаяния. Значит, идя от главы к главе, мы вправе сделать вывод, что в Евангелии от Иоанна отражены практиковавшиеся в первохристианской общине беседы о таинствах – о сути и природе таинств, которыми жила Церковь.

«Доколе Я в мире, Я – свет миру», – восклицает Иисус в 9-й главе Евангелия от Иоанна. И не случайно Данте в «Пире» (II, 8), цитируя по памяти слова Иисуса о том, что Он «путь, и истина, и жизнь», говорит, что la dottrina veracissima di Cristo, то есть «непреложнейшее учение Христа», это via, verita e luce (путь, истина и свет!); не «жизнь», но именно «свет», luce, perche allumina noi ne la tenebra de la ignoranza mondana – «свет, ибо освещает нас во тьме мирского невежества». Поэт, удивительно глубоко чувствующий, насколько христианская вера освещает жизнь человека, в сущности, не искажает евангельское изречение, ибо говорит не о самом Иисусе, но о Его учении или, вернее, о том, что провозглашает и что предлагает человеку Иисус. А это, прежде всего, новый маршрут по дорогам жизни (via), затем – истина (verita), которая дает нам верный способ не запутаться на этих дорогах, и, наконец, свет, что освещает во мраке и эти дороги, и нас самих.

Жизнь христианина отличается, главным образом, именно тем, что он видит то, что другой человек разглядеть не сумеет. «Lo qual fu luce, che allumina noi ne le tenebre» («Он был свет, который освещает нас во тьме»), – говорит Данте в другом месте «Пира» (II, 5), ссылаясь (опять-таки по памяти) на Евангелие от Иоанна и в действительности соединяя вместе два стиха «и свет во тьме светит» (1:4) и «был свет истинный, который просвещает всякого человека» (1:9). И в том, и в другом месте Данте говорит о свете, который allumina noi, то есть «просвещает нас», и делает при этом ударение на слове noi («нас»), в данном контексте в Евангелии не присутствующем. Однако поэт, о котором один из первых его биографов писал, что он, «еще будучи отроком, уже влюбился в Священное Писание», действительно удивительно тонко чувствовал смысл Слова Божия и поэтому знал, что свет Христов просвещает не какого-то абстрактного читателя Евангелия, но именно нас. Каждого из нас, если только мы понимаем, что Иисус пришел в мир дать зрение не одному только слепорожденному, но всем нам без какого бы то ни было исключения.

Но вот слепорожденный исцелен. Он видит – и это людей смущает. «Тут соседи и видевшие прежде, что он был слеп, говорили: не тот ли это, который сидел и просил милостыни? Иные говорили: это он, а иные: похож на него. Он же говорил: это я. Тогда спрашивали у него: как открылись у тебя глаза?» (ст. 8-10). И прозревший рассказывает, как это было. Сначала о том, как это произошло, нам рассказал в начале девятой главы евангелист, а теперь о том же слышим из уст слепорожденного.

Обретшего зрение человека, которого Евангелие называет «бывшим слепцом», ведут к фарисеям. Но их волнует не факт исцеления, не то обстоятельство, что произошло что-то необычное, что оно о чем-то свидетельствует. Их волнует совсем другое. «Тогда некоторые из фарисеев говорили: не от Бога Этот Человек, потому что не хранит субботы» (ст. 16). Вот единственное обстоятельство, которое их трогает. Он не хранит субботы, значит, Он не от Бога – такова логика фарисеев.

Продолжив чтение текста, мы увидим, что он построен на противопоставлении знания незнанию. Такова доминанта остальной части рассказа о слепорожденном. Фарисеи говорят: «Мы знаем, что Человек Тот грешник». А бывший слепец отвечает: «Грешник ли Он, не знаю; одно знаю, что я был слеп, а теперь вижу». Фарисеи восклицают: «Мы знаем, что с Моисеем говорил Бог; Сего же не знаем, откуда Он». «Это и удивительно, – отвечает прозревший, что вы не знаете, откуда Он, а Он отверз мне очи. Но мы знаем, что грешников Бог не слушает» (ст. 24-31). Знание, которым обладают фарисеи, – это знание того, как было прежде и должно быть всегда: «Мы знаем, что с Моисеем говорил Бог», мы знаем, что нужно хранить субботу. И одновременно: «Сего же (т. е. Иисуса. – Г. Ч.) не знаем» – и вообще о том, что произошло в субботу, не знаем и знать не хотим. А бывший слепец, наоборот, идет по другому пути. Он говорит: я не знаю, грешник ли Он, но я знаю, что был слеп, а теперь вижу.

Знание, которым обладают фарисеи, – знание нормы, установки, а знание, которым оказывается наделенным бывший слепой, – это знание реальности, обретенное его непосредственным опытом. Чтобы понять, грешен кто-то или нет, нужно иметь какой-то эталон. То, что слепой человек теперь видит, – реальность. Значит, слепой говорит о знании факта, перед которым знание нормы отступает на второй план. Фарисеи же ослеплены своим отношением к норме, обожествляют ее и уже не хотят видеть того, с чем столкнулись в реальности.

С явлениями, когда формальное становится более значимым, чем нечто по-настоящему существенное, мы встречаемся очень часто. И это страшно, потому что тем самым мы отказываемся от того, что принес в мир Иисус, и возвращаемся к тому состоянию общества, которое было в Его время и против которого Он выступал. Признаться, я всегда становлюсь в тупик, сталкиваясь с явлениями такого рода. Разумеется, можно по-разному относиться к людям, но, если эти люди что-то делают, оценивать их нужно по результатам их деятельности, а не выискивать нарушение той или иной нормы. В Евангелии постоянно звучит мысль: древо надо оценивать по плодам, которые оно приносит. Наверное, рассказ о слепорожденном говорит и об этом.

Когда родителей слепого спрашивают: «Это ли ваш сын, о котором вы говорите, что он родился слепым? как он теперь видит?» – они боятся сказать что-нибудь недолжное и отвечают: «Мы знаем, что это сын наш и что он родился слепым, а как теперь видит, не знаем, или кто отверз ему очи, мы не знаем. Сам в совершенных летах; самого спросите; пусть сам о себе расскажет» (ст. 19-21). Здесь трижды употребляется слово «сам». Родители отшатнулись от сына, они боятся, что если признают свершившийся факт, то тем самым нанесут ущерб норме, которая дороже реальности. «Так отвечали родители его, потому что боялись Иудеев; ибо Иудеи сговорились уже, чтобы, кто признает его за Христа, того отлучить от синагоги. Посему-то родители его и сказали: он в совершенных летах, самого спросите» (ст. 22-23).

Тем, наверное, и отличается христианство от других религий, что в них, как правило, самое ценное – норма, а в христианстве – реальность. Эта мысль повторяется у авторов самых разных мистических трактатов Запада и Востока, включая такой известный монашеский трактат, как «Ле-ствица» преп. Иоанна. Когда ты стоишь на молитве, говорит святой, и оказывается, что кому-то нужна твоя помощь, оставь молитву и беги на помощь брату своему. Вот христианская позиция. Для большинства же древних религий характерно обратное: если ты совершаешь дело Божие, то свободен от дел человеческих, потому что человеческое ниже божественного. Если ты посвятил этот день Богу, тебя уже не должно трогать все происходящее вокруг. В одной из книг по аскетике подобная позиция, рассматриваемая применительно к сегодняшнему дню, высмеяна достаточно резко. Там рассказывается, как собрались православные люди поехать к больной, чтобы помыть ее, но вспомнили, что сегодня – Казанская, работать нельзя. И не поехали. Подобный подход, к сожалению, для нас типичен. Отец Таврион (Батозский) с печальной иронией и болью неоднократно говорил в своих проповедях, что в воскресный день стирать, конечно же, нельзя, плотничать, вымыть больного тоже нельзя, а вот сплетничать, перемывать друг другу кости или семечки целый день лузгать – можно.

Иисус говорит: «Суббота для человека, а не человек для субботы; посему Сын Человеческий есть господин и субботы» (Мк., 2:27-28). Значит, прочитав этот текст, можно сказать: не человек для ритуала, но ритуал для человека, потому что человек есть господин ритуала. И Иоанн Лест-вичник, строгий монах и великий аскет, прекрасно это понимал и прямо об этом говорил.

Для меня всегда большое испытание видеть в день Крещения Господня толпы людей с бидонами в руках. Большинство из них приходят в храм раз в год – за святой водой. Одну из женщин, набравших святой воды, спросили, зачем она ей. «Как же, надо дома все побрызгать». – «Зачем?» – «От злых духов». Получается, что это какой-то примитивный магизм на уровне древнего египтянина или жителя Сибири в эпоху расцвета шаманизма, но отнюдь не действия человека, просвещенного светом Евангелия. Человек приходит в храм, чтобы поставить свечку, взять воды, чтобы «побрызгать» жилище и т. п. Внешне он становится православным, внутренне же остается язычником, т. к. Евангелия не открывает и потому не может быть затронут проповедью Христовой. Прикасаясь к святыне, он принимает ее наружно, а внутренне остается таким же, каким был, – злым, эгоистичным, мстительным. В этом заключается реальная опасность для христианства в наши дни.